Наш диагноз — голод. 9 пронзительных мыслей человека, выжившего в концлагере

Происшедшего уже не изменить, и забыть его невозможно. Но мы в состоянии выбирать, как реагировать на прошлое. Можем чувствовать себя несчастными и можем быть полны надежд, можем чувствовать себя подавленными и можем быть счастливыми. У нас всегда есть такой выбор. Я здесь и сейчас, это настоящее — я приучила себя повторять это снова и снова.

Когда мы загоняем свою правду и свои истории в подполье, секретность становится нашей травмой и нашей тюрьмой. Боль при этом не уменьшается, а то, что мы отказываемся принимать, становится чем-то вроде кирпичных стен, откуда не вырвешься. Когда мы не позволяем себе оплакивать свои потери, душевные раны и обманутые надежды, то обречены переживать их вновь и вновь.

Если спросить меня, какой самый распространенный диагноз у людей, ко мне обращающихся, я скажу, что это голод. Мы голодны. Мы жаждем одобрения, внимания, привязанности. Жаждем свободы принимать жизнь, познавать себя и быть самими собой.

В выживании есть только черное и белое, никаким «но» нет места, когда ты борешься за жизнь. А затем наступает время сплошных «но». У нас есть хлеб. Да, но нет ни гроша. Ты набираешь вес. Да, но на сердце еще тяжелее. Ты жива. Да, но моя мать мертва.

Обыденное течение дней — тоже жизнь. Почему мы так любим крайности: либо тратим немыслимые усилия, дабы почувствовать себя живыми, либо всецело ограждаем себя от любых жизненных ощущений? Неужели столь трудно привнести в свое существование живую жизнь?

Не существует иерархии страдания. Нет ничего, что делало бы мою боль сильнее или слабее вашей. Я часто слышу от пациентов: «Мне сейчас очень нелегко, но разве я могу жаловаться? Это же не Аушвиц». Преуменьшая собственные страдания, человек не дает им должной оценки. Если мы пытаемся умалить боль, отмахиваемся от житейских невзгод только потому, что кто-то считает их незначительными, — мы всё еще предпочитаем путь жертвы. Мы так и не видим вариантов выбора. Мы продолжаем судить себя. Я не хочу, чтобы вы, услышав мою историю, сказали: «Мои страдания не так значительны». Мне хочется, чтобы вы сказали: «Если она смогла так, значит, смогу и я!»

Перфекционизм представляет собой обратную сторону убеждения, что в тебе что-то разрушено — а скорее всего, разрушен ты сам. И тогда ты маскируешь свои руины научными степенями, достижениями, дипломами, наградами — обвешиваешься разными клочками бумаги, ни один из которых не способен исправить то, что ты всю жизнь стараешься отремонтировать.

Когда мы застреваем в прошлом, когда бесконечно повторяем: «И зачем только я пошла туда, а не сюда...», «И зачем только я вышла замуж за этого, а не того...», — мы живем в тюрьме, которую возводим собственными руками. Когда мы устремлены лишь в будущее, твердя как заклинание: «Я не буду счастлива, пока не окончу университет...», «Я не буду счастлива, пока не встречу нужного человека», — мы живем в той же тюрьме, возведенной теми же руками. Единственный путь реализовать свою свободу выбора — это жить настоящим.

Мы не в состоянии заказать себе жизнь, в которой не было бы места ни горю, ни боли. Но мы можем решить стать свободными, спастись от прошлого и, невзирая на то, что выпало на нашу долю, объять всевозможное. И я приглашаю вас сделать выбор в пользу свободы.