Многие из нас сейчас уже позабыли эту эмоцию: когда открываешь книгу, читаешь и разглядываешь картинки — и даже толком не понимаешь, что видишь. Теряешься в деталях, утопаешь в цветах и строчках. Но ощущаешь восторг. Чувствуешь, что оно — интересное. А эта эмоция — когда она у нас была? Наверное, еще в детстве…
Но именно эти эмоции у нас, уже взрослых, вызвала The Book — книга-артефакт, многие месяцы бывшая на 1-м месте в топе продаж нашего интернет-магазина. И недавно пришла из типографии новинка — «The Last Book. Дневник последнего человека на Земле».
— Начнем с простого. Обе сделанные вами книги — это в каком-то смысле энциклопедии, «компендиумы всего». Откуда эта страсть к энциклопедиям — и к тому, чтобы все каталогизировать, описывать рядом и вместе?
— Думаю, что желания сделать энциклопедию у нас изначально не было. Нас скорее восхищает окружающий мир, а энциклопедия — это попросту удобный язык, чтобы его описывать, передавать детский восторг от знакомства с ним. Моей дочке 5 лет — и я вижу, как она восхищается чем-то вокруг себя: это может быть технологичная игрушка, Луна, какой-то физический эффект. Я что-нибудь ей читаю — и знаю, что она еще не понимает всего до конца, но чувствует восхищение. Именно это восхищение миром мы и хотели передать, а язык энциклопедии возник органично, естественным образом.
Это хорошо сформулировал мой партнер, Тимур: «Не думай, что ты хочешь сделать. Делай то, что тебе нравится, а в итоге что-то получится». Вот у нас они и получились — классные энциклопедии.
— В обеих книгах первым делом привлекают внимание замечательные картинки. Как они создавались, что было в основе — рациональная идея или образы? Или это был просто опыт «автоматического письма», как у сюрреалистов?
— Первоначально мы делали эскизы почти на салфетке — они были очень простые. Но мы быстро пришли к выводу, что не хотим делать энциклопедию скучной. Как мне кажется, такие книги никому не нужны — разве что профильным специалистам.
Поэтому при создании иллюстраций, на конвейере, у нас есть такой пласт, который называется «твист». Мы берем какую-то тему и проводим ее через эту «мясорубку»: придумываем что-то оригинальное, необычное, добавляем какие-то «пасхалки». Пытаемся переосмыслить тот визуальным язык, на котором общаемся с аудиторией.
— А насколько эти иллюстрации — коллективное творчество?
— Во многом это коллективное творчество, да. С одной стороны это большой плюс, с другой — порождает много сложностей. Мы столкнулись и по-прежнему сталкиваемся с тем, что иллюстраторы не привыкли к такому формату работы, обычно им нужно довольно четкое «техническое задание». Многим важно, чтобы им ясно сказали: «В левом верхнем углу нарисуй птицу, а в правом нижнем — дерево».
Со многими иллюстраторами нам приходится изобретать это взаимодействие заново. Часто — через боль, когда иллюстратор просто не понимает, чего мы от него хотим. Иногда формулировка, которую мы даем изначально — она очень четкая, а иногда размытая. Потом, если нам что-то не нравится, мы можем сказать, что вот здесь «не хватает духа». Или что какая-то иллюстрация — «недостаточно смелая».
Конечно, мы даем какие-то конкретные «вводные», но в основном стараемся, чтобы каждая иллюстрация была продуктом синергии. Поэтому мы не ограничиваем иллюстраторов, во многом им доверяем.
В том числе потому, что выходит не «книга одного человека». Она не такая, какой ее видел я, видели мои партнеры или иллюстраторы. Это плод коллективного сознания. И именно поэтому аудитория часто находит в иллюстрациях что-то свое.
— Чем вы вдохновлялись в плане стиля иллюстраций? Когда я впервые открыл The Book, то сразу подумал о Codex Seraphinianus…
— Основным источником вдохновения был, действительно, Codex Seraphinianus. Я считаю, что Луиджи Серафини — гений и создал по-настоящему классный продукт. Когда я впервые столкнулся с ним, то испытал ту самую детскую эмоцию восхищения: ты не понимаешь, что там, в этой книге — но там что-то есть. Будучи взрослым, ты разглядываешь эту книгу так, как ее разглядывали бы дети.
Поэтому мы хотели сделать что-то среднее между «Кодексом» и энциклопедией. Да, у нас в команде есть исследователи, ученые, инженеры. Они берут правдивые данные, мы их смотрим, анализируем. А затем добавляем тот самый визуальный язык, и он добавляет что-то таинственное — в это хочется погрузиться. Например, у нас это не просто чертеж двигателя: это двигатель необычной машины, которую ты никогда не видел. Начинается игра воображения, разжигается искра любопытства — потому что ты видишь что-то, что невозможно объяснить. И это, как мне кажется, триггер.
The Book. Как создать цивилизацию заново
— И похожий вопрос, но уже про тексты The Book и The Last Book. Чем вы руководствовались при их написании? Есть ли какие-то книги, на которые вы опирались, которые вызывали ту самую эмоцию?
— Это было, опять же, коллективное творчество. Первая наша книжка «писалась» автором как бы вне нашей вселенной — как мы его себе представляли, — поэтому исторических и культурных отсылок там нет, как нет и дат с именами. Она — про абстрактное человечество.
А вот во второй книжке мы хотели поговорить уже про «наше» человечество, поэтому да — очень много копали в разные стороны и искали разные неочевидные факты, чтобы дать всеобъемлющую картину. Но при этом мы старались сделать язык более легким и «родным», что ли — это не сложная академическая литература, а дневник, и его автор проживает все сквозь призму своего восприятия. Когда мы писали эти тексты, то всегда держали в голове персонажа, их «автора»: у него было свое детство, свои переживания, свои драмы — и мы писали его языком. Это тоже был отдельный классный эксперимент.
Конечно, мы добавляли и много своего опыта: вспоминали какие-то истории из жизни, кто из команды постарше — тот вспоминал, например, музыкальные фестивали, которые проводились, когда я еще не родился. Мы делились историями и вплетали их в текст, чтобы его оживить. Поэтому разные события в жизни нашего персонажа — тоже зачастую в своем роде «пасхалки».
Отсюда же возникло и его имя, Ной Каплан. Фамилию мы «заимствовали» у нашего главного иллюстратора — его зовут Лев Каплан. А «Ной» — от имени моей дочки, только она в женской версии: не Noah, а Noa.
— Теперь понятно, почему у The Book и The Last Book такой разный язык. Но легко заметить, что и стиль иллюстраций тоже сильно изменился — с чем это связано? Это тоже было концептуальное решение?
— Скорее это просто две разных книжки. Первая книга, The Book, — это энциклопедия, и ее «автор», как мы его представляли, — он собиратель знаний. Он путешествует по мультивселенным человечества, собирает данные и пытается их систематизировать. Главный герой The Last Book — напротив, прежде всего художник, который вынужден писать энциклопедию. Он тоже пытается что-то систематизировать, но с уклоном в художественные образы. Поэтому изменился и визуальный язык. Мы считаем, что когда ты представляешь автора, который пишет, а не подгоняешь визуальный язык под книгу — это ее, эту самую книгу, одушевляет.
— Вы несколько раз упомянули «детскую эмоцию» от узнавания чего-то нового, детское удивление окружающему миру. Наверное, вы и сами в процессе сочинения и отрисовки этих книг узнавали много нового — есть ли что-нибудь, что вас поразило больше всего?
— Нам часто задают вопросы в формате «Что самое удивительное вы узнали?». И мне каждый раз сложно отвечать, потому что это как вспомнить анекдот. У меня это, наверное, еще и профдеформация: этого удивительного — столько, что я уже не понимаю, что удивительно, а что нет.
Скажем, мне нравится история, как викинги случайно изобрели углеродную сталь: в процессе ковки металла они в порядке ритуала добавляли туда кровь — и мечи становились крепче. Оказалось, что вышла углеродная сталь. Или такой вопрос: почему у нас в музыке семь нот? Оказывается, это связано с движением небесных тел: раньше люди представляли, что когда небесные тела движутся, то издают звук. Поскольку считалось, что этих небесных тел семь — появилось семь нот. И такие штуки можно перечислять бесконечно.
На самом деле, сейчас мы разрабатываем новую книгу, ее рабочее название — «Книжный червь». Она будет ровно про это. Мы начинаем с одного вопроса: например, «почему у нас семь нот»? Даем ответ, абсолютно невероятный. А в конце цепляемся за какой-то новый вопрос — почему эта нота так называется? Или другой вопрос, да любой. Мы цепляемся за него, копаем, а там опять невероятный ответ.
Мне кажется, наша экспертиза, ценность наших книг — в том, что мы задаем правильные вопросы, «почему». Или не «правильные», а действительно интересные.
Это тоже непросто. Потому что, например, в предыдущих книгах мы никогда не использовали нейросети — ни для текстов, ни для иллюстраций. А теперь, при работе над «Книжным червем», попробовали: просили ИИ, например, «дать десять интересных фактов про окружающий мир». И этого он не может. Все его факты — примитивные и неинтересные. Поэтому у нас есть команда эрудированных людей, которые могут не только давать ответы, но и задавать интересные вопросы.
— Спасибо, что рассказали про новый проект! А откуда рождаются эти вопросы, или идеи в принципе?
— Не знаю. Откуда-то. Из какой-то «идеосферы». Бывает, что идея приходит, а потом трансформируется в совершенно другую. Это интересное путешествие.
На самом деле, у нас много книг в разработке. Например, еще одна началась с единственного вопроса: почему богиням в культуре отводится меньше места, чем мужским божествам? Зевса или Одина и Тора помнят все, а вот о Гере мы знаем намного меньше. Мы и подумали: «Давайте сделаем книжку про богинь». Месяц обсуждений — и все превратилось в идею книжки про юнгианскую психологию.
— В ваших книгах постоянно так или иначе сталкиваются «высокая» и «низкая» культура: например, там соседствуют Библия, вселенная Marvel, а посреди картинки на серьезную тему, вдруг — Пирамидоголовый из Silent Hill. Как вы мыслите это соотношение «высокого» и «низкого», серьезного и не очень? Или для вас такого разделения нет?
— В наших иллюстрациях есть отдельный слой, который мы называем «пасхалки» — они есть в каждой иллюстрации The Book и во второй книге тоже встречаются. Но они разного уровня. Есть более поп-культурные — например, Человек-паук, а есть более интеллектуальные — партия в го или «самый старый карп в истории Японии». Может, их никто даже и не заметил. Думаю, что здесь есть эффект когнитивного искажения: многие люди «выхватывают» отсылку к Marvel, но более глубоких отсылок не видят.
Про соседство разных полярностей, возвышенного и приземленного я не могу говорить за всю команду, но лично мое мировоззрение таково:
Поэтому — да, мы сталкиваем эти реальности, часто их смешиваем и стараемся занимать позицию стороннего наблюдателя. Мир — он такой, какой есть.
Например, мы долго обсуждали, стоит ли добавлять главу «Военное дело», хочется ли нам говорить об этой стороне цивилизации. Но с другой стороны — это есть, и странно было бы закрывать на это глаза. Мир — он вот такой, и нам хочется показать его во всем многообразии. Показывать какую-то одну грань было бы скучно.
— В обеих ваших книгах присутствует тема возможного или уже свершившегося «краха цивилизации». Откуда она взялась? Из-за чего этот «крах» может наступить — может, вы от чего-то предостерегаете?
— Эта идея тоже родилась органично. В эпоху ковида, в 2020 году, мы с женой застряли в Японии. Тогда все границы были закрыты — и на влет, и на вылет, — и все японцы сидели по домам. Мы провели там полгода, и в первые три месяца могли целый день ходить по Токио и встретить лишь пять человек. Мы заселялись в отель, который бронировали заранее, — и он закрыт, его открывали специально для нас. На весь отель — только администратор и пять поваров, потому что «так надо», а вы — единственные постояльцы.
И тогда мы с женой начали рассуждать — а вдруг так и будет выглядеть мир? Что ценного, полезного могли бы привнести мы? Давайте сделаем книжку. Первая книжка изначально тоже не была про апокалипсис — все вышло само собой, слово за слово.
Вторая книжка была следствием первой. Создавая энциклопедию, мы соблюдали множество всяких правил — не говорили об истории, не добавляли культурный слой. И, упаковывая все это, мы пришли к выводу, что хотели бы написать не только про технологические, но и про культурные артефакты. Дальше начали разрабатывать лор. Почему кому-либо захотелось бы написать такую книжку? Наверное, это мог бы сделать «последний человек на Земле»… Мы просто поместили его в такие условия — придумали ему такую вот мотивацию.
Бункеры мы себе не строим. Хотя — да, нам иногда прилетает критика со стороны «выживальщиков», которые говорят: «Что это за книга вообще? Цивилизацию по ней не восстановишь». И потом на форумах выясняется, что это «худшая книга для бункера, а вот другая получше». Хотя подзаголовок The Book и гласит, что это книга о том, «как создать цивилизацию заново», мы никогда не хотели сделать «книгу для бункера». Цель этой книги — разжечь любопытство к жизни.
— Именно об этом мы и хотели спросить напоследок: о будущем. Вы сказали, что смотрите в будущее с оптимизмом, но что нас ждет, как вам кажется?
— Сложный вопрос. Непонятно, что с ним будет. Пока что тут много неопределенного. Например, нельзя не сказать про ИИ…
Лично я смотрю на будущее не как создатель компании или нескольких книг, а как отец — и у меня много непонимания, чего ждать. Хотя бы банально в плане образования: ты можешь начать учиться архитектуре и медицине, потратить на это шесть-семь лет — а через два года, возможно, тех же врачей не будет. Как планировать будущее — я не понимаю. Что-нибудь точно да будет, что-то невероятно интересное и клевое. Как-то мы со всем разберемся, уверен. Но фантазировать все сложнее и сложнее.
Один мой друг-юрист в другом контексте как-то сказал : «Мой горизонт планирования стал настолько коротким, что я перестал покупать зеленые бананы». Вот что-то такое и ощущается. Слишком много возможных сценариев — и, конечно, будущее внушает и некоторую тревогу. Все развивается очень резко и может резко закончиться. Подготовиться к будущему невозможно.
Я думаю скорее про настоящее. Получаю удовольствие от того, что делаю. Закидываю «якоря» в будущее. А что там случится — понятия не имею. Наверное, это как-то относится и к нашим читателям: самые главные навыки сейчас — играть, получать от жизни удовольствие, иметь любопытство.
Заказать:
