Ай Вэйвэй — один из самых влиятельных людей в мире современного искусства. Его работы можно найти в общественных местах множества стран. А известные музеи яростно соревнуются за его артефакты. Но кто стоит за международным лейблом Ai Weiwei? Ответы — в книге-манифесте «Без границ». Она о непреходящем чувстве чуждости, опыте беженца и исчезающей человечности. Публикуем отрывок из новинки.
***
Мое первое воспоминание — сказанная отцом фраза: «Мы должны идти дальше». К тому моменту мы уже проделали большой путь. Мы были далеко на западе Китая. В тот год, когда я родился, мой отец, поэт Ай Цин, в результате политической чистки под названием кампания «против правых» попал сначала в тюрьму, а затем в ссылку. Ему пришлось покинуть Пекин, и в течение двадцати лет ему было запрещено писать стихи.
Регион, в который нас выслали, населяют в основном уйгуры. И вот как-то раз я услышал эту фразу: «Мы должны идти дальше, причем немедленно». В еще более отдаленное место, в еще большую неопределенность. Хотя уже тогда у нас ничего не было, даже кровати. В этот очередной вынужденный переезд мы могли взять с собой только одеяла. И уголь.
Мы боялись, что новое место окажется очень холодным и мы не сможем согреться. Помню, как я сидел в вагонетке на крошечной кучке угля — прямо так.
Так вот что ты чувствуешь, когда приходится покидать место, пусть неприветливое и чужое, но уже ставшее немного родным, и двигаться дальше, в полную неизвестность. Вот что значит не иметь ничего или почти ничего. Исход, но не выход.
Своего рода не-ситуация или полубытие, ведь если человек ничего не имеет, следовательно, у него нет ничего, о чем можно заботиться или спорить, и ничего, что являлось бы частью его жизни — в радости и в горе.
Я до сих пор задаюсь вопросом, что это за состояние и можно ли выдержать подобную наготу.
И по сей день, если я слышу слово семья или дом, перед глазами встает та громыхающая вагонетка и я вижу себя, совершенно потерянного, сидящего на крошечной кучке угля.
Настоящий дом так не построить. В деревне, где мы в итоге оказались, нас продолжали подвергать гонениям и дискриминации. Сейчас в таких случаях говорят «вынужденная миграция», но это звучит очень высокопарно. А вот как все выглядело в действительности.
Моего отца преследовали, оскорбляли и избивали прямо на улицах. Ему на голову выливали нечистоты и чернила. Он был вынужден выполнять самую тяжелую и грязную работу, например мыть общественные туалеты.
В сельской местности туалеты были дико примитивными: ни туалетной бумаги, ни воды — только зловонная жижа и песок.
И по сей день я вижу этот враждебный материальный мир, слышу крики и проклятия деревенских жителей. Я рано столкнулся с постоянным глумлением и оскорблениями, и это сильно на меня повлияло. Я хорошо понимаю, каково это — быть чужаком, на которого окружающие смотрят как на опасность, которую нужно уничтожить.
Однако тогда мы не считали себя беженцами, и, разумеется, никто не придавал этому слову никакого романтического или героического оттенка. Нас просто называли «врагами государства» или «врагами народа». У нас не было никакого статуса, и это осложняло наше положение.
Самое главное: у нас не было голоса, мы не могли рассказать, кто мы такие. От этого же страдают и вынужденные переселенцы последней волны — и это общемировой опыт.
Меня поражает один факт (вероятно, он объясняется лишь какой-то темной логикой): механизмы изгнания остаются неизменными вне зависимости от времени и места действия. Сначала человека делают в глазах общественности изгоем, который не соответствует принятым нормам и стандартам. И вот он уже в шаге от того момента, когда его начинают воспринимать как опасность, угрозу для окружающих, якобы «нормальных» людей.
Как же быстро можно внушить большинству, что ты здесь лишний. Однако образ зловещего чужака — это фикция, которую кто-то должен был когда-то выдумать. А этим выдумщиком может стать любой — я или с таким же успехом ты. Чтобы не угодить в ловушку, следует всегда помнить об этом.
Изгнание — первый и самый главный элемент ненависти и плод этой ненависти.
Никто не защищен от ненависти — ни жертва, ни преступник. С ненавистью может столкнуться любой человек — ему причиняют страдания или распространяют о нем клевету. Сначала человек теряет свое доброе имя, а потом перестает существовать. Его, так сказать, изолируют от общества, а в некоторых случаях и от собственной жизни. В подобной ситуации найти того, кто готов помочь или проявить солидарность, труднее, чем отыскать драгоценный камень. Каждый, кто поможет тебе или всего лишь выразит сочувствие, рискует превратиться в предателя, а предателей изгоняют из общества.
Описанный механизм существует с незапамятных времен, но это не просто пережиток прошлого. Ведь он заявляет о себе даже в современной жизни, в политической повестке демократических режимов и становится весьма действенным инструментом.
Политик, чрезмерно сочувствующий судьбам беженцев, может представлять собой скрытую угрозу для коллег, которые стремятся понравиться электорату.
Подобные открытия сопровождали меня с самого рождения и до тех пор, пока мне не исполнилось двадцать лет. Как раз тогда реабилитировали моего отца, и мы смогли вернуться в Пекин. События, которые нам пришлось пережить за эти годы, оказали влияние на всю мою последующую жизнь. Человек, однажды ставший беженцем, будет им до конца своих дней. Даже если ему разрешили «интегрироваться» и обстоятельства его жизни изменились в лучшую сторону.
Отрывок из книги «Без границ»
