Издали книгу «Я всегда был идеалистом», подобных которой не найти. Это воспоминания философа и методолога Георгия Петровича Щедровицкого, записанные на магнитофон 44 года назад. Слова о времени и о себе из уст философа превращаются во вневременные и универсальные, понятные каждому человеку в любой эпохе. Делимся мыслями из книги.
Наука и политика
Стремясь осмыслить собственный опыт, я понял одну важную вещь: люди, подчинившие свою жизнь политическим ценностям и целям, перестают заниматься наукой. Настоящий ученый тоже не может выйти из политических отношений. Причем я имею в виду не какую-то высокую идеологию, высокую политику — международную или, скажем, классовую, — а политику внутри малых человеческих коллективов. Ученый не может выйти из них и остаться ученым, но рок его, крест, который он должен вроде бы нести, состоит в том, чтобы, живя в этих социальных, политических отношениях, всегда подчинять их целям и задачам развития научного знания. Большой ученый никогда не жертвует научной истиной (не надо бояться этих «громких» слов) ради каких-то там конкретных ситуаций.
И вот таких людей, повторяю еще раз, я встретил в мире психологии очень мало, невероятно мало. Все остальные подчинили научный поиск, научное исследование коммунальным, социальным, политическим ситуациям и практически в очень многих и многих случаях только делали вид, что их интересуют научные идеи, научные истины, а на самом деле занимались мелкой политикой, политиканством. И многие настолько входили в эту роль, что начинали получать удовольствие от самой имитации науки, связав ее с политической жизнью, с ее ситуационными, чисто конъюнктурными изменениями. Поэтому-то мне в глаза бросался чисто комический, крайне гротескный, пародийный даже (наверное, так точнее) характер их действий, поступков, суждений, оценок.
«Оставлять хвосты»
Наверное, самым главным моментом было то, что я постоянно менял место учебы. Второй, третий, четвертый классы — в одной школе, с одним коллективом, в одних условиях; пятый класс — в других; шестой, седьмой — уже в условиях эвакуации, в совершенно другой жизни. Следующая фаза — восьмой класс, 150-я школа, совершенно особый коллектив. Потом — подготовительное отделение МАИ. И наконец, последний, десятый класс. Итак, за девять лет я шесть раз менял место учебы.
Мне вообще представляется, что этот момент смены места учебы крайне важен в принципе для развития человека. Развитие (мы это хорошо знаем) идет и должно идти через определенные переломы. Человек в ходе своего ученичества и становления обязательно должен иметь возможность «оставлять хвосты» в другом месте и постоянно начинать жизнь снова. Я так думаю, что именно вот эта постоянная смена места учебы определяющим образом влияла на мое индивидуальное становление и развитие.
Г. П. Щедровицкий. Фотография из книги
Этот процесс отражался на самых разных сторонах жизни. Прежде всего, он создавал совершенно другие отношения с коллективом и к коллективу. Я представляю себе людей, которые учились, скажем, с первого до последнего года в одном классе, в одной школе. И я думаю, что уже одно это предопределяет известную консервативность мышления и сознания, несмотря на весь тот путь, который проходит класс в целом от первого до последнего года ученичества.
Стимул для делания
Осознание того, что я чего-то не могу, выступало как стимул для делания, для тренировки. Если ты чего-то не смог, ты должен пытаться это сделать и тренироваться в этом. Но не для переноса в личностный план. Никогда это не было основанием для атрибутирования: вот ты такой — и все тут. Это не относилось к личности. В этом смысле точка зрения искусственного, или технического, была мне (я понимаю, что здесь применяю «натурализацию»)… она у меня была прирожденной, если хотите.
Вот это существовало всегда, с тех пор как я себя помню, как нечто совершенно естественное. И поэтому, действуя, совершая какие-то поступки, принимая на себя ответственность какую-то, я, будучи очень активным, никогда не фиксировал этого обстоятельства и этой стороны в самосознании, не обращал эту активность на самого себя, не рассматривал все это как личное достояние и качество, как вообще что-то, характеризующее меня.
Культура и два мира
Культура как данность и система освоения этой культуры, или приобщения к культуре, дают такой запас средств, который совершенно не соответствует тому, что нужно для жизни, для социальной жизни, причем не соответствует и в плане недостатка, и в плане избытка. И избытка, кажется мне, больше, чем недостатка, — вот что важно. Я не оцениваю ни один из этих моментов относительно другого и не говорю, что, скажем, жизненные ситуации плохи относительно культуры или что культура плоха относительно жизненных ситуаций. Я говорю: между ними — разрыв, они совершенно разные, это два принципиально разных мира ситуаций, и каждый из нас — а ко мне это уж точно относится — живет в этих разных мирах одновременно, и они не соответствуют друг другу.
Но в это надо еще вдуматься, потому что здесь масса очень сложных аспектов. Фактически любой человек имеет два опыта: опыт собственный, индивидуальный, и опыт общечеловеческий, опыт той группы, страты, класса, к которым он себя причисляет. И в том, как он реагирует на те или иные ситуации и обстоятельства, как он ведет себя в тех или иных ситуациях и обстоятельствах, очень многое определяется не его индивидуальным опытом и не тем, что мы отнесли бы к нему лично, а его стратовой, классовой принадлежностью, его классовой позицией, его стратовой позицией, его групповой позицией и т. д.
И эти разные ситуации очень сложно взаимодействуют друг с другом. Здесь несколько аспектов и все это поворачивается несколькими разными гранями. Одно дело, скажем, взаимоотношения между опытом индивидуального действования и культурой — это должно рассматриваться в одном плане; другое — проблема моего собственного опыта и нашего опыта; третье — ситуативная рефлексия.
Подготовлено по книге «Я всегда был идеалистом».
