Январским утром 2015 года Шанель Миллер очнулась в больнице после изнасилования. На время процесса (он длился четыре года) она стала Эмили Доу — это имя должно было сохранить ее анонимность во время следствия и суда.
Преступником был Брок Тёрнер, спортсмен и студент Стэнфорда. На судебном процессе только и говорили, каких возможностей лишился Брок из-за этого «инцидента». А вот о душевных переживаниях жертвы не вспоминали.
Шанель написала это письмо, чтобы зачитать перед судьей. Его заявление не впечатлило — Брока приговорили к небольшому сроку и вскоре отпустили. Зато миллионы людей по всему миру прочитали письмо на площадке BuzzFeed, его перевели на множество языков и зачитали в Конгрессе. Это привело к изменениям в калифорнийском законодательстве и отзыву судьи, который вел дело Шанель. Позже журнал Glamour назовет Эмили Доу женщиной года.
Знай мое имя
В письме Шанель рассказала о пережитых месяцах борьбы со стыдом и страхом. Впоследствии она написала книгу «Знай мое имя», которая полностью меняет отношение к сексуальному насилию. За каждой «жертвой» скрывается человек, у которого есть имя, семья, история… но преступник в один миг переписывает все. Каким бы хорошим ни был человек в глазах окружающих, какое бы блестящее будущее его ни ждало, преступник должен отвечать за свои поступки. Шанель бросает вызов обществу, готовому оправдывать преступников и обвинять пострадавших от насилия.
Знаменитое «Заявление жертвы» приводим здесь с некоторыми сокращениями. Полную версию читайте в книге.
Стэнфордская жертва обратилась с этим мощным посланием к своему насильнику
Ваша честь, если можно, я хотела бы обратиться со своим заявлением напрямую к обвиняемому.
Ты меня не знаешь, но ты был во мне, и именно поэтому мы оба сегодня здесь. Тихим субботним вечером семнадцатого января 2015 года я находилась дома. Отец приготовил ужин, и мы вместе с младшей сестрой, приехавшей на выходные, сели за стол. С утра нужно было ехать на работу, поэтому я собиралась вскоре пойти в свою комнату. Сначала я так и решила: полежу в постели, посмотрю телевизор, почитаю — пока сестра с подругами будет на вечеринке. Но затем подумала, что это наш единственный вечер, который мы можем провести вместе, что дел у меня никаких нет, так почему бы не сходить на ту глупую вечеринку. Всего-то в десяти минутах езды от нашего дома. Побуду с сестрой, подурачусь, посмущаю ее своими танцами.
По дороге я еще пошутила, что студенты, наверное, все с брекетами. А сестра смеялась над моим вязаным жакетом: будто в нем я похожа на библиотекаршу. Я знала, что буду там самой старой, и называла себя большой мамочкой. На вечеринке корчила смешные рожи, вела себя беспечно и, совершенно утратив контроль, слишком увлеклась алкоголем, не принимая в расчет, что уже не столь вынослива, как была когда-то в колледже.
Следующее, что я помню, — узкая больничная кровать, пятна засохшей крови на локтях и тыльных сторонах ладоней, полоски отклеивающегося пластыря. Я почему-то подумала, что упала и меня отнесли в административное здание кампуса. Я была спокойна и только недоумевала, куда делась моя сестра. Помощник шерифа сказал, что на меня было совершено нападение. Но и тогда я осталась спокойной, уверенная, что меня с кем-то перепутали. Ведь на той вечеринке я никого не знала. Когда мне наконец разрешили пойти в уборную, я обнаружила, что под выданными мне больничными штанами нет трусов. До сих пор помню то чувство: пальцы скользят по коже, но цепляются только за тело, на котором — ничего. Я даже глянула вниз — точно ничего. Тонкий кусочек ткани — единственное, что должно было находиться между моим влагалищем и всем остальным миром, — отсутствовал. Я замерла. И внутри меня все замерло. Даже сегодня не нахожу слов, чтобы описать то свое состояние. Стараясь как-то сохранить чувство реальности, я предположила, что, должно быть, полицейские разрезали на мне трусы ножницами и взяли их в качестве улики.
Потом я долго вытаскивала из волос сосновые иглы, оцарапавшие мне всю шею. Я подумала, наверное, с деревьев напáдали. Мой мозг усиленно уговаривал мой кишечник так не сжиматься. Но все мое нутро взывало о помощи. Завернувшись в одеяло, шаркая, я переходила из кабинета в кабинет, везде оставляя после себя кучки сосновых иголок. Меня попросили подписать бумагу, которая шла под шапкой «Жертва изнасилования», и тогда до меня стало доходить: действительно что-то произошло. Мою одежду забрали, и пока две медсестры замеряли линейкой и фотографировали каждый синяк и каждую ссадину на моем теле, я оставалась совершенно голой. Потом втроем мы вынимали из моих волос сучки и иглы, в шесть рук наполняя этим мусором белый бумажный пакет. Медсестры вычесывали мне волосы и, успокаивая меня, всё повторяли, что это просто флора и фауна, флора и фауна. Потом в мои задний проход и влагалище засовывали марлевые тампоны, втыкали в меня иглы, делая разные инъекции, давали какие-то таблетки. Круглый объектив «Никона» направили прямо в мою промежность. В меня залезали длинными клювообразными зажимами, а для выявления повреждений влагалище намазали холодной синей краской.
После нескольких часов этих манипуляций мне разрешили принять душ. Стоя под струями воды и рассматривая собственное тело, я решила, что такое оно мне больше не нужно. Оно пугало меня, я не знала, что в нем таилось и кто осквернил его. Мне хотелось снять свое тело, как куртку, и оставить его там, в больнице, вместе со всем остальным. В то утро мне лишь сообщили, что нашли меня за мусорными баками, что, предположительно, был половой контакт с неизвестным лицом, что необходимо повторить анализ на ВИЧ, так как не всегда результаты проявляются с первого раза. Но сейчас — сказали мне — я должна ехать домой и вернуться к своей обычной жизни. Представь, каково это — возвращаться в свой привычный мир, получив такую информацию. Меня крепко обняли, и я, выйдя из больницы, сразу попала на парковку. На мне была выданная в больнице новая одежда — широкий спортивный свитер и спортивные штаны; мои вещи все забрали, разрешив оставить только колье и ботинки.
За мной приехала сестра — с заплаканным, страдальчески искаженным лицом. Во мне немедленно сработал инстинкт защитить, утешить, унять ее боль. Я улыбнулась ей и попросила поглядеть на меня. Я здесь. Со мной все в порядке, все хорошо. Я здесь. Посмотри, какие чистые и пушистые волосы, хотя шампунь, что мне выдали, был очень странным. Успокойся и погляди на меня. Посмотри, какие забавные новые штаны и свитер — в них я похожа на учительницу физкультуры. Поехали домой. Давай придумаем что-нибудь на обед. Она не знала, что под спортивным костюмом — ссадины, прикрытые полосками пластыря; болевшее от осмотров влагалище и вымазанная непонятной темной краской вся промежность. Не знала, что на мне вообще нет нижнего белья. Я ни о чем не могла говорить. Я была слишком опустошена. Слишком напугана, слишком раздавлена. Мы поехали домой, и весь вечер младшая сестра молча прижималась ко мне.
Мой парень не знал о случившемся. На звонок он ответил сразу: «Я волновался за тебя вчера вечером, ты здорово меня напугала. Ты нормально добралась до дома?» Тут уже испугалась я. Вот тогда я и узнала, что, находясь в полной отключке, звонила ему в тот вечер и оставила невнятное голосовое сообщение. Я совершенно не помнила, что мы с ним даже успели поговорить, но я бормотала что-то невразумительное, а он, испугавшись за меня, несколько раз велел мне пойти и поискать сестру. И сейчас он снова спросил, что случилось прошлой ночью и нормально ли я добралась до дома. Я успокоила его, закончила разговор и расплакалась.
Я не чувствовала себя готовой рассказывать ни своему парню, ни родителям, что, возможно, меня изнасиловали за мусорным баком, но я не знаю — кто, когда и как. Если сказала бы им, то страх на их лицах десятикратно увеличил бы мой собственный — поэтому я предпочла притворяться, что всего этого вообще не было. Я старалась обо всем забыть, но было так тяжело, что я перестала есть, спать, разговаривать с людьми. После работы я ехала в какое-нибудь глухое место и просто кричала там. Я на самом деле не ела, не спала, ни с кем не разговаривала; отдалилась даже от самых любимых и близких. Больше недели после случившегося мне никто не звонил и ничего не сообщал о том вечере. Единственное доказательство, что это был не просто дурной сон, лежало в ящике моего шкафа — спортивные свитер и штаны.
Однажды на работе, пролистывая новости в своем телефоне, я наткнулась на статью. Из нее я впервые узнала, как меня нашли лежащую без сознания, со спутанными волосами, с перемотанным вокруг шеи колье, со спущенным лифчиком, в задранном платье. Впервые узнала, что лежала без трусов, то есть голой от пояса до ботинок, с широко раздвинутыми ногами. Узнала, что кто-то незнакомый овладел мною — возможно, с помощью постороннего предмета. Да, именно так — сидя на работе и просматривая новости — я выяснила, что тогда со мной сделали. Узнала, можно сказать, одновременно со всем остальным миром. Только тогда я поняла, откуда взялись те сосновые иглы и сучки у меня в волосах — не сыпались они ни с какого дерева. Он задрал мне платье, стащил с меня трусы и проник в меня пальцами. Я понятия не имела, кто он такой. И до сих пор я все еще не знаю этого человека. В тот день, читая про себя, я думала, что такого не могло случиться со мной, что той девушкой не могла быть я — только не я. Переварить это или принять это я была не в состоянии. Как была не в состоянии представить, что моя семья прочитает об этом в интернете. Но сама я продолжала читать. Из следующего абзаца я узнала то, чего не прощу никогда. Я прочитала, что, по его словам, мне понравилось. Мне понравилось.
Это все равно что прочитать про автомобильную аварию, после которой одну из машин находят покореженной в канаве. Вполне возможно, той машине понравилось, что ее так изуродовали. Может быть, другая машина и не собиралась в нее врезаться, а просто слегка задела. Аварии случаются постоянно — люди так невнимательны, — как тут разобраться, кто прав, кто виноват.
В самом конце статьи, которая в ярких деталях всех оповестила о сексуальном нападении на меня, были упомянуты его успехи в плавании. Ее нашли без сознания, но все-таки живой — правда, без нижнего белья, в позе эмбриона. Кстати, он отличный пловец. А что же тогда не указали время, за которое и я проплываю милю, если вся суть в этом? Я, например, отлично готовлю. Я так поняла, что именно в конце статьи перечисляются все увлечения, чтобы как-то снивелировать случившуюся мерзость.
Вечером того дня, как появились эти новости, я усадила родителей за стол и начала рассказывать им, что меня изнасиловали. Я попросила ничего не читать, потому что все это только расстроит их еще больше. Они просто должны знать, что я здесь, что со мной все в порядке, все хорошо. Я здесь. Но проговорив ровно половину задуманного, я почувствовала такую слабость в ногах, что матери пришлось меня поддержать.
[…]
И никому не удастся меня уболтать и заставить забыть ту боль, которую он мне причинил. Хуже всего, как меня предупредили, что он в курсе моего беспамятства и теперь начнет выстраивать собственную версию. Он будет говорить о чем угодно, и никто не сможет оспорить его. Я не имела ни влияния, ни голоса. Я так и оставалась беззащитной. Мой провал в памяти собирались использовать против меня. Мои показания, были слабыми, не полными. Меня заставили поверить, что у меня, возможно, недостаточно доказательств, чтобы выиграть дело. Его адвокат постоянно напоминал присяжным, что единственный, кому можно верить, — это Брок. Потому что «она ничего не помнит». Эта беспомощность оборачивалась настоящей травмой.
[…]
А потом пришло время давать показания ему, и я узнала, что значит стать жертвой повторно. Хочу напомнить, что в ночь после нападения он сказал, что не думал брать меня к себе в общежитие, что не знает, как мы оказались за мусорным баком, что поднялся с земли, потому что плохо себя почувствовал, и тут за ним погнались и на него вдруг напали. А потом он выяснил, что я ничего не помню.
Итак, год спустя, как меня и предупреждали, возник совсем другой поворот. У Брока появился странный новый сюжет, в духе бездарного подросткового любовного романа с танцами и поцелуями, где герои держатся за руки и сразу валятся на землю. И самое главное, в этой новой истории внезапно появилось мое согласие. Через год после случившегося он вспомнил, что, кстати, она действительно согласилась на всё, так что…
Он заявил, что спросил, хочу ли я потанцевать. По-видимому, я ответила да. Он спросил, не хочу ли я пойти с ним в общежитие. И я ответила да. Потом спросил, может ли он отыметь меня пальцами. И я ответила да. Знаете, обычно парни не спрашивают, могут ли они войти в тебя пальцами. В таких случаях события разворачиваются естественным ходом — по обоюдному согласию, а не по схеме вопрос-ответ. Несомненно, я дала сразу согласие на все. Он вне подозрений. По его словам получается, что, прежде чем оказаться полуголой на земле, я произнесла всего одно слово, но три раза: да, да, да. На будущее: если сомневаешься, согласна ли девушка на твое предложение, убедись, что она способна по крайней мере за один раз произнести полное предложение. Но ты даже этого не смог сделать. Нужна всего лишь членораздельная связная фраза. Если девушка не произносит ее — это означает отказ. Не может быть, а только нет. Что тут непонятного? В чем путаница? Это просто здравый смысл, обычная порядочность. Если верить его словам, мы оказались на земле только потому, что я упала. Возьми на заметку: если девушка падает, помоги ей подняться. Если она так пьяна, что едва стоит на ногах, не нависай над ней, не прижимай ее к земле, не сдирай с нее одежду, не засовывай свою руку в ее влагалище. Если девушка падает, помоги ей подняться. Если у нее поверх платья надет жакет, не снимай его, чтобы потрогать ее грудь. Возможно, ей просто холодно, поэтому она и надела вязаный жакет.
Затем к тебе стали приближаться двое шведов на велосипедах, и ты побежал. Но когда они поймали тебя, почему ты не сказал: «Стоп! Все нормально, можете спросить ее, она вон там, она подтвердит». Ты только что сам меня спросил, и я согласилась. Я ведь была в сознании, не так ли? Когда прибыла полиция и допросила злобных шведов, преследовавших тебя, один из них плакал, потому что буквально потерял дар речи от увиденного. Твой адвокат постоянно указывал на то, что «мы не знаем, когда именно она потеряла сознание». Может быть, вы и правы, может быть, я еще хлопала глазами и не до конца обмякла. Но дело было совсем не в этом. Я была слишком пьяной, чтобы хоть что-то говорить; слишком пьяной, чтобы давать согласие на что-либо, — я была слишком пьяной задолго до того, как оказалась на земле. В таком состоянии меня вообще не должны были трогать. Брок заявил: «Я ни разу не заметил, что она не отвечает. Если бы у меня закралось малейшее сомнение, что она без сознания, я немедленно остановился». Но вот в чем дело: если ты собирался остановиться только тогда, когда я перестала отвечать, значит, ты так ничего и не понял. Как бы там ни было, ты не остановился и тогда, когда я была без сознания! Тебя остановили. Двое парней на велосипедах в темноте заметили, что я не двигалась, и им пришлось остановить тебя. Как же ты не заметил этого, будучи прямо на мне?
Ты сказал, что остановился бы и помог бы мне. Ты так сказал. Но тогда объясни мне, как ты собирался это сделать? Объясни по порядку, проведи меня шаг за шагом через свою помощь. Хотелось бы знать, как сложился бы тот вечер, если два злобных шведа не обнаружили бы меня. Я хочу узнать у тебя: ты натянул бы мои трусы обратно на меня прямо через ботинки? Распутал бы ожерелье на шее? Сдвинул бы мне ноги, укрыл бы меня? Вытащил бы сосновые иглы у меня из волос? Спросил бы, не болят ли ссадины на шее и на попе? А потом ты позвал бы приятеля и попросил его помочь отнести меня в теплое безопасное место? Я не могу уснуть, как только подумаю, что могло бы быть, не появись те двое. Что было бы со мной? И на этот вопрос у тебя нет вразумительного ответа, этого ты не в состоянии объяснить даже спустя год.
Вдобавок ко всему он заявил, что я испытала оргазм буквально через минуту после его проникновения в меня пальцами. Медсестра сказала, что на моих половых органах были повреждения, разрывы и грязь. Интересно, все это появилось до или после того, как я кончила?
Быть под присягой и заявлять, что я сама хотела, что дала согласие, что истинная жертва здесь ты, потому что на тебя по непонятным причинам напали два шведа, — это просто чудовищно, это эгоистично, глупо и оскорбительно.
Моим близким пришлось увидеть фотографии, как я лежу на больничной кровати, а моя голова вся усыпана сосновыми иголками; как я лежу в грязи в задранном платье, с закрытыми глазами, спутанными волосами, с согнутыми ногами и руками. И после этого они еще вынуждены были выслушивать, как твой адвокат заявлял, что фотографии были сделаны после инцидента, и поэтому от них можно просто отмахнуться. Заявлял, что хоть медсестра и подтвердила, что «ее половые органы» были травмированы, что во влагалище обнаружены ссадины и покраснение, но ведь именно так и бывает после проникновения пальцами — а в этом Брок сам признался. Мои близкие вынуждены были слушать, как твой адвокат пытался представить меня одной из тех разгулявшихся девушек, вечно ищущих приключений. Вынуждены были слушать, как он расписывал мой пьяный голос, звучавший по телефону, как он говорил, что это моя обычная бестолковая манера разговора, потому что я недалекий человек. Они слушали его рассказ, как я в голосовом сообщении обещала вознаградить своего парня… и как он намекал, что, мол, все мы, конечно, понимаем, что имелось в виду. Могу уверить тебя, моя программа вознаграждений не распространяется на посторонних, и особенно на незнакомцев, подкатывающих ко мне.
Во время суда он нанес мне и моей семье невосполнимый ущерб. Мы молча выслушивали, как он выворачивает наизнанку тот вечер. Но в конце концов ни его неподтвержденные показания, ни извращенная логика его адвоката никого не обманули. Правда победила, правда говорила сама за себя.
Ты виновен. Двенадцать присяжных сочли тебя виновным в совершении трех тяжких преступлений, без каких-либо сомнений. Это двенадцать голосов. Двенадцать пар глаз подтвердили твою вину. Стопроцентное единогласное голосование. Я думала, все наконец закончилось, наконец он ответит за то, что сделал, принесет искренние извинения, мы оба вернемся к своим жизням, и все наладится. А потом я прочитала твое заявление.
Если ты надеялся, что меня разорвет от гнева и я умру, то ты почти достиг цели. Подошел очень близко. Это не очередная история о пьяной интрижке не умеющей принимать решения студентки еще одного университетского колледжа. Изнасилование — это не случайность. Почему-то ты до сих пор этого не понял. По какой-то причине ты совсем запутался. Позвольте мне прочитать отдельные выдержки из заявления обвиняемого и ответить на них.
Будучи пьяным, я был не в состоянии здраво мыслить, она тоже не могла.
Алкоголь не оправдание. Может ли он быть причиной? Да. Но не алкоголь раздел меня, не алкоголь проник в меня пальцами, не алкоголь протащил меня головой по земле почти голую. Много выпил, по неопытности опьянел — это можно понять и это не преступление. Каждый здесь в зале хоть раз в жизни сожалел о том, что выпил лишнего, или знаком с кем-то, кто сожалел об этом. Но сожалеть о выпитом не то же самое, что сожалеть об изнасиловании. В конце концов мы оба были пьяны, но разница между нами в том, что я не стянула с тебя штаны и трусы, не лапала тебя в неподобающих местах, а потом не убегала с места происшествия. Вот в чем отличие.
Если я хотел бы узнать ее поближе, я взял бы у нее номер телефона, а не приглашал бы пойти со мной в общежитие.
Я зла на тебя не потому, что ты не попросил мой номер. Даже если мы были бы знакомы, я не хотела бы оказаться в подобной ситуации. Мой парень знает меня, но если он попросил бы моего позволения улечься с ним за мусорными баками, чтобы он ввел в меня пальцы, то получил бы по физиономии. Ни одна девушка не захочет оказаться на моем месте. Ни одна. И неважно, есть у тебя ее номер телефона или нет.
Я тупо думал, что нормально делать то, что все вокруг делают, то есть выпивать, но я ошибся.
И снова скажу: нет ничего страшного в том, чтобы выпивать, но ведь все, кто находился рядом с тобой, не насиловали меня. Ненормально было делать то, что никто другой не делал, то есть прижиматься своим возбужденным членом к моему обнаженному беззащитному телу, скрытому темнотой, лежащему в таком месте, где посетители вечеринки не увидели бы меня и не смогли бы вступиться за меня, где даже моя родная сестра не могла меня найти. Потягивать виски не преступление. Срывать с меня одежду, как обертку с конфеты, чтобы засунуть в меня свои пальцы, — вот это ошибка. Почему до сих пор приходится объяснять подобные вещи?
Я совершенно не хотел, чтобы ее мучили во время суда. Это все мой адвокат, это его метод ведения дела.
Твой адвокат не козел отпущения, он твой представитель. Говорил ли твой адвокат какие-то циничные, оскорбительные, невероятно бесящие, унизительные вещи? Безусловно. Он заявил, что у тебя была эрекция, потому что было холодно.
Ты сказал, что работаешь над программой, в рамках которой будешь разговаривать со старшеклассниками и студентами «о культуре потребления алкоголя, о пагубном влиянии чрезмерного употребления алкоголя, так распространенного в кампусах, а также о вытекающих из этого беспорядочных половых связях».
Культура потребления алкоголя среди студентов? Серьезно? Так мы об этом тут говорим? Думаешь, именно за это я сражалась весь последний год? Не распространение сведений о сексуальном насилии, об изнасилованиях в студенческой среде или хотя бы усвоение навыков, как распознать, дает ли девушка свое согласие? Культура потребления алкоголя в кампусе. Долой виски. Нет водке. Если хочешь поговорить с людьми о выпивке, сходи на собрание анонимных алкоголиков. Понимаешь ли, иметь проблемы с алкоголем — это совсем не то же самое, что, напившись, кого-то принуждать к сексу. Расскажи парням, как уважать женщин, а не как меньше пить.
Чрезмерное употребление алкоголя, так распространенное в кампусах, а также вытекающие из этого беспорядочные половые связи.
Вытекающие — так сказано, будто это некий побочный эффект, картошка фри на краешке тарелки с основным блюдом. Откуда вообще всплыли эти беспорядочные связи? Что-то я не помню заголовков вроде «Брок Тёрнер, обвиняемый в чрезмерном употреблении алкоголя и вытекающих из этого беспорядочных половых связях». Сексуальное насилие в кампусе. Вот первый слайд твоей презентации. И уверяю тебя, если ты не поменяешь тему своего выступления, я буду преследовать тебя в каждом учебном заведении, и моя презентация будет идти сразу после твоей.
Я хочу показать всем, как вот так, за один вечер мимолетное веселье может разрушить всю твою жизнь. Жизнь? Чью жизнь? Только твою? Ты забыл о моей.
Давай я перефразирую: «Я хочу показать всем, что за один вечер мимолетное веселье может разрушить пару жизней». Твою и мою. Ты причина, я следствие. Ты протащил меня через этот ад, снова и снова окуная головой в кошмар той ночи. Ты разрушил обе крепости, моя пала тогда же, когда и твоя. Если ты думаешь, что я от всего избавилась, что вышла невредимой, что сегодня я спокойно катаюсь на велосипеде и любуюсь закатом, в то время как тебе приходится страдать, ты ошибаешься. В этой истории нет победителей. Мы оба раздавлены, оба пытаемся отыскать хоть какой-то смысл во всем этом. Твои потери очевидны, они измеряются званиями, титулами и учебными баллами. Мои потери невидимы, скрыты глубоко внутри меня. Ты лишил меня моего достоинства, разрушил неприкосновенность моей частной жизни, отнял чувство безопасности; ты украл у меня возможность иметь интимную жизнь, мою уверенность в себе; ты забрал мою энергию, мое время, даже мой голос. Все так и было — до сегодняшнего дня.
Знаешь, у нас есть одна общая черта. Нам обоим трудно вставать по утрам. Мне известно, что такое боль. Ты сделал из меня жертву. В газетах меня называли «пьяной женщиной без сознания» — четыре слова и ничего более. И какое-то время я верила, что была не чем иным, как только этим. Мне приходилось буквально заставлять себя вспоминать свое истинное имя, свой истинный характер. Чтобы заново поверить, чтобы окончательно понять — это не все, что я из себя представляю. Что я не просто пьяная жертва на студенческой вечеринке, найденная за мусорным баком, в то время как ты оставался успешным пловцом, студентом лучшего университета, надеждой Америки, невиновным, пока не доказано обратное. У тебя так многое поставлено на карту, а я человек, который получил необратимую травму. Моя жизнь была насильно прервана более чем на год, пока я выясняла, стóю ли я хоть что-то в этом мире.
Я стала закрытой, озлобленной, самокритичной, усталой, раздражительной, опустошенной. Одиночество порой было невыносимым. Ты не можешь вернуть мне мою прежнюю жизнь. В то время как ты волнуешься о своей погубленной репутации, я каждую ночь замораживаю ложки в холодильнике, чтобы утром приложить их к опухшим от слез глазам и выглядеть не такой заплывшей. Каждый день я опаздывала на работу на час, потому что рыдала на лестнице. Я знаю отличные места в том здании, где можно укрыться от всех глаз и поплакать. Боль была настолько сильной, что мне пришлось объяснять обстоятельства своей личной жизни начальнице, чтобы оправдать свое отсутствие на работе. Мне нужно было время, потому что выносить все это изо дня в день я не могла. Я потратила все свои накопления, чтобы уехать как можно дальше от этого места. Я не устраивалась на постоянную работу, потому что знала, что мне придется брать недели выходных из-за судебных слушаний, которые к тому же постоянно переносились. Моя жизнь остановилась более чем на год. Все, что было построено, рухнуло.
Я, как пятилетний ребенок, не могу спать одна с выключенным светом, потому что меня мучают кошмары, в которых трогают мое тело, а я не в силах проснуться. Именно поэтому я жду до восхода солнца, пока не почувствую себя в безопасности, и потом наконец засыпаю. Три месяца я ложусь спать в шесть утра.
Раньше я гордилась своей независимостью, теперь боюсь вечером выйти на прогулку, боюсь ходить на вечеринки с друзьями, где обычно люди пьют спиртное. Я стала похожа на рыбу-прилипалу, которой постоянно нужно быть с кем-то рядом. Мне требовалось, чтобы рядом находился мой парень: стоял рядом, спал рядом, защищал меня. Мне стыдно за свою слабость, свою нерешительность, за то, что я всегда настороже, всегда готова к обороне, готова разозлиться.
Ты даже не представляешь, как мне пришлось работать над собой, чтобы восстановить все то, что до сих пор не окрепло. Мне потребовалось восемь месяцев, чтобы начать хотя бы говорить о случившемся. Я не могла быть с друзьями, я вообще ни с кем не могла быть. Стоило кому-то из близких заговорить о моем деле, и я срывалась — срывалась на своего парня, кричала на родителей. Ты не давал мне забыть о том, что со мной случилось. К концу судебного процесса я была слишком измождена, чтобы говорить. Я чувствовала себя настолько опустошенной, что хотелось только тишины. Хотелось засесть дома, отключить все телефоны и молчать целыми днями. Ты отправил меня на планету, где я оказалась в полном одиночестве. Каждый раз, когда выходила очередная статья, я до смерти боялась, что весь город узнает: я та самая, которую изнасиловали. Мне не нужна была ничья жалость, и я до сих пор учусь принимать себя как жертву. Ты превратил мой родной город в ужасное для меня место. Ты не вернешь мне моих ночей, проведенных без сна. Но то, что ты сделал со мной, — из-за чего я теперь безудержно рыдаю, когда смотрю какой-нибудь фильм, где женщине, мягко говоря, причиняют вред, — только укрепило мое сострадание к другим жертвам. От постоянного напряжения я похудела, а если кто-то из знакомых отмечал это, то говорила, что много бегала последнее время. Бывают моменты, когда я не хочу, чтобы ко мне прикасались. Мне пришлось заново осознавать, что я не хрупкая, не слабая и бледная, а вполне крепкая, здоровая и цельная.
Когда я вижу, как страдает моя младшая сестра, какой безрадостной стала ее жизнь, как она не может нормально учиться, как она не спит по ночам, как рыдает в трубку и все повторяет, едва дыша, о своей вине, что оставила меня в тот вечер одну, когда вижу, что она чувствует себя более виноватой, чем когда-либо чувствовал себя ты, — я не могу простить тебя. Тогда вечером я звонила ей, пытаясь найти, но ты нашел меня первым. Заключительная речь твоего адвоката начиналась так: «[Ее сестра] сказала, что она „была в порядке, так что я спокойно оставила ее одну“. А кто из всех выступавших в суде знает ее лучше, чем Тиффани? Никто». Ты посмел использовать мою сестру против меня? Твои аргументы были такими низкими, неубедительными и даже смешными. Ты не должен был даже прикасаться к ее имени.
Тебе не следовало так поступать со мной. И уж тем более ты не имел никакого права вынуждать меня так долго бороться за то, чтобы сказать тебе это. Но теперь мы здесь. Вред уже нанесен, назад ничего не вернуть. И сейчас у нас обоих есть выбор. Мы можем позволить случившемуся уничтожить нас, я останусь озлобленной и обиженной, а ты и дальше будешь отрицать то, что сделал. Или мы можем посмотреть правде в глаза, я приму свою боль, ты примешь наказание, и мы пойдем дальше.
Твоя жизнь не кончена, у тебя впереди много лет, чтобы переписать свою историю. Мир огромен, он намного шире Пало-Альто и Стэнфорда, и ты найдешь свое место в нем, место, где будешь счастлив и полезен. Но сейчас тебе вовсе не обязательно пожимать плечами и выказывать непонимание. Необязательно притворяться, что не было никаких знаков, указывающих, что так поступать не следует. Тебя обвинили в насильственных действиях, которые ты совершил намеренно, которые носили сексуальный характер, у которых имелись преступные намерения, но единственное, в чем ты признался — это в употреблении алкоголя. И не надо говорить, как печально повернулась твоя жизнь, потому что алкоголь заставил тебя совершить плохой поступок. Лучше подумай, как принять ответственность за собственные действия.
[…]
Сотрудник уголовно-исполнительной инспекции ссылается на то, что обвиняемый еще молод и не имеет криминальной истории. По моему мнению, он достаточно взрослый, чтобы понимать, что его действия были недопустимы. В этой стране в восемнадцать лет тебя могут призвать в армию. Думаю, когда человеку исполняется девятнадцать лет, он уже вполне взрослый, чтобы понести наказание за попытку изнасилования. Конечно, он молод, но все-таки довольно зрел, чтобы отдавать себе отчет в своих действиях.
Поскольку это первое его нарушение закона, я понимаю причины такого снисхождения. С другой стороны, общество не вправе прощать первое сексуальное насилие, в какой бы форме оно ни было совершено. В этом нет никакого смысла. Серьезность подобного преступления очевидна, мы не должны создавать предпосылок для того, чтобы люди путем проб и ошибок выясняли, насколько подобное неприемлемо. Изнасилование должно караться довольно серьезно, чтобы люди боялись совершать его даже будучи пьяными. Последствия для насильников должны быть довольно суровыми, чтобы служить мерой предотвращения.
Уголовно-исполнительная инспекция привела в качестве аргумента тот факт, что ему пришлось отказаться от заработанной с таким трудом спортивной стипендии. Но то, как Брок умеет быстро плавать, не уменьшает тяжести того, что он сделал со мной, и не должно смягчать наказание за это. Если кто-нибудь из неблагополучной семьи впервые обвинялся бы в трех тяжких преступлениях и не признавал бы ответственности за свои действия, сожалея разве что о количестве выпитого, какой был бы вынесен ему приговор? Тот факт, что Брок был спортсменом в престижном университете, не должен рассматриваться как смягчающее обстоятельство. Напротив, на его примере следует объяснять, что сексуальное насилие — это преступление, и наказание за него не должно зависеть от социального положения обвиняемого.
Инспектор заявила, что, по сравнению с другими преступлениями аналогичного характера, это дело может быть отнесено к менее тяжким, если учитывать уровень опьянения подсудимого. Но для меня оно было тяжким. Больше мне нечего добавить.
Что он такого сделал, чтобы заслужить этот отдых? Он принес извинения лишь за выпивку. Ему только предстоит признать, что он сотворил со мной. На протяжении всего суда он оскорблял меня. Его признали виновным в трех тяжких преступлениях, так не пора ли ему самому признать и принять последствия своих действий? Нет, не получит он тихого прощения. Он на всю жизнь останется человеком, совершившим сексуальное преступление. От этого ему никуда не деться. Как и мне никуда не деться от того, что он со мной сделал. И спустя годы это будет меня преследовать. Это теперь навсегда со мной, это стало частью меня и навсегда изменило мою личность, мое самосознание и самооценку, изменило мою текущую жизнь и повлияет на будущую.
В заключение я хотела бы поблагодарить всех: врача-интерна, которая накормила меня овсянкой, когда я очнулась в больнице тем утром; помощника шерифа, который был тогда рядом со мной; медсестер, которые успокаивали меня; детектива, слушавшего меня без тени осуждения; моих адвокатов, бесстрашно сражавшихся за меня; моего психотерапевта, научившего меня находить храбрость в беззащитности. Я хотела бы поблагодарить свою начальницу за то, что поняла меня и была добра ко мне. Своих замечательных родителей, научивших меня превращать боль в силу. Мою бабушку, которая приносила мне шоколад в зал суда. Моих друзей, напоминавших мне, как быть счастливой. Своего терпеливого и любящего парня. Мою бесстрашную сестру — часть моей души. Хочу поблагодарить Алале, моего кумира, сражавшуюся без отдыха и ни разу не усомнившуюся во мне. Спасибо всем, кто участвовал в этом процессе, спасибо за ваше время и внимание. Спасибо всем девушкам по всей стране за то, что присылали открытки представителю окружного прокурора, которая передавала их мне. Так много незнакомых людей, которые заботились обо мне и поддержали меня.
Самое большое спасибо спасшим меня двум мужчинам, с которыми мне только предстоит встретиться. Над моей кроватью висит рисунок двух велосипедов, он напоминает мне, что в этой истории есть герои. Что мы все заботимся друг о друге. Я никогда не забуду тех людей, их защиту и их любовь.
И в конце своего заявления хочу обратиться ко всем девушкам мира. Я с вами. Ночами, когда вы чувствуете всю тяжесть своего одиночества, я с вами. Когда кто-то сомневается в вас, не верит вам, я с вами. Каждый день я сражаюсь за вас. И вы не прекращайте бороться. Я верю вам. Энн Ламотт написала: «Маяки не носятся по всему берегу в поисках лодок, которые нужно спасать. Они просто стоят на своем месте и светят». Пусть я не могу спасти все лодки, но, надеюсь, мои слова дадут вам немного света, дадут хотя бы маленькую уверенность, что вас нельзя заставить замолчать, укрепят вашу веру в справедливость, покажут, что мы движемся к цели. А также позволят вам поверить, что вы важны, неприкосновенны, вы прекрасны, достойны уважения, что от вас нельзя отмахнуться, что каждую минуту каждого дня вы становитесь сильнее и никто не может лишить вас всего этого. Девушки всего мира, я с вами.
Спасибо.
Из книги «Знай мое имя»
На обложке поста — Шанель Миллер, фото nytimes.com
