Дочери буддийского священника Цунено предстояло повторить судьбу женщин прошлых поколений: быть кроткой, выйти замуж и вырастить достойных сыновей и послушных дочерей. Но в свои 35 лет, после трех неудачных браков, не принесших ей детей, непокорная дочь сбежала из дома в огромный, кипучий город сегунов — Эдо, будущий Токио, который мы застаем накануне встречи с западной культурой.
Автор «Незнакомки в городе сегуна» и преподаватель истории Эми Стэнли рисует мир такими живыми красками, что, закрыв книгу, трудно вернуться в настоящее. Делимся с вами фрагментом из книги.
«Незнакомка в городе сегуна»
Первые дни нового года
Первый день нового года сулил удачу, второй — удовольствия. Так говорили в Эдо о начале праздников, которых с нетерпением ждали и столичные жители, и приезжие. Последний день двенадцатого месяца обычно был суматошным, так как, согласно давней традиции, полагалось оплатить все накопившиеся за год счета до полуночи. Лавочники держали двери открытыми и вешали над ними большие указатели и фонари, чтобы должникам было легче их найти.
Квитанции о получении денег выписывали сами хозяева, сидя за конторками, в это время приказчики ожидали на своих местах, а со всего города стекались клиенты с выплатами. Весь день по улицам сновали озабоченные молодые люди: они забегали в лавки, принадлежавшие должникам их хозяев, собирали деньги, быстро относили их в свои конторы и тут же устремлялись по новым адресам. В полночь, когда затихал последний удар колокола, сбор долгов прекращался. Неоплаченные счета переносились на будущий год, конторские книги закрывались.
Перед самым рассветом, разделавшись с домашними делами, жители города отправлялись в бани — их всю ночь держали открытыми ради измученных торговцев и их слуг. Утром все они спали. Лавки стояли запертыми, вывески были спущены и перевязаны бумажными бечевками. Не открывались даже овощной и рыбный рынки. Первый день года — единственный день в году, становившийся праздником для всех.
Пока торговцы отсыпались, боковые улицы города поступали в распоряжение детей с воздушными змеями в виде животных, с ярко раскрашенными ракетками и воланами, а главные улицы заполнялись процессиями воинов — это самураи высшего ранга отправляли ранним утром в замок свои делегации, чтобы поздравить сегуна. Городские кварталы, вдоль которых лежал их путь, были пусты и неузнаваемы: ни орд бродячих торговцев, ни разложенных на прилавках и лотках товаров. Фасады лавок с обеих сторон украшались высокими сосновыми ветками, а на витринах вывешивались на соломенных веревках бумажные украшения. Улицы выглядели чище обычного и даже казались просторнее, а вместо шума торговых рядов их заполняли радостные детские голоса, удары воланов о ракетки, звонкое цоканье копыт и постукивание деревянных сандалий по подмерзшим улицам.
На второй день на улицы выходили взрослые. Рано утром они посещали парикмахерские, которые тут же становились переполненными. Там мужчинам умащали и укладывали волосы и начисто выбривали подбородки и лбы. После этого взрослые возвращались домой и наде- вали новые одежды — такие жесткие от крахмала, что они похрустывали при малейшем движении, — и шли с новогодними поздравлениями к соседям и клиентам. Матери служанок выбирались из бедных кварталов и направлялись в господские дома засвидетельствовать почтение нанимателям дочерей. Актеры театра кабуки разъезжали по городу в паланкинах и, дабы напомнить о себе и заручиться благосклонной поддержкой в новом году, посещали то чайные дома, то своих учителей и покровителей.
Кукольная улица
Цунено по-прежнему работала служанкой, но покинула убогую комнату в Канде. Она нашла себе нового хозяина, нанявшись к фантастически богатому человеку, готовому выложить целых триста золотых слитков только на отделку покоев своей новой наложницы, гейши из Киото. Работы еще не завершились, но размах был очевиден. В планах фигурировала даже отдельная комната для чайной церемонии, декорированная в светло-зеленых тонах. Цунено несколько месяцев не писала ни Гию, ни матери — она знала, что семья от нее отреклась. Но этой новостью она не могла не поделиться: через девять недель, проведенных в Эдо, она наконец нашла место по душе.
Квартал, куда перебралась Цунено, назывался Сумиёси-тё и находился в сердце театрального района Эдо. Когда-то здесь стояли публичные дома; теперь главная улица района называлась Кукольной, потому что по одной ее стороне тянулись многочисленные мастерские, где делали кукол, и лавки, где их продавали. В витринах и на прилавках куклы в богато расшитых нарядах казались просто дорогими игрушками. Но на сцене, в популярных кукольных театрах Эдо, они каким-то совершенно сверхъестественным образом оживали.
Под управлением невидимых кукловодов их мягкие тряпичные тела то сотрясались от смеха, то содрогались от ужаса, а своими крошечными руками они легко вскрывали письма и переносили светильники. Плача, куклы склоняли головы в черных блестящих париках к рукавам, и их застывшие лица внезапно наполнялись жизнью и смыслом.
Театр кабуки
На другой стороне Кукольной улицы размещались три главных столичных театра кабуки. Их здания были выкрашены в яркие, кричащие цвета и увешаны гирляндами фонарей; на фасадах красовались огромные деревянные вывески и картины драматических сцен с изображением актеров в человеческий рост.
В пышных париках, с загримированными лицами и женственными плавными жестами, они выглядели эффектнее и были очаровательнее любой из зрительниц в зале.
В дни больших представлений кабуки с четырех часов утра раздавались гулкие удары барабанов, созывавших публику в театр. Так что первые постановки — короткие комические сценки и танцевальные номера — начинались еще до зари. А потом весь день разыгрывались представления — сцена за сценой, акт за актом, пьеса за пьесой. Театралы и просто любители зрелищ стекались на Кукольную улицу и заполоняли собой все близлежащие кварталы.
Цунено жила в Сумиёси-тё довольно близко от театров и, конечно, слышала бой барабанов и крики зевак. В лавках ее квартала продавалось все необходимое для актерского ремесла. Там торговали маслом для блеска волос, пудрой, делавшей кожу лица белоснежной, киноварью, которой рисовали ярко-красный рот. Некоторые товары носили имена знаменитых актеров.
Цунено не смогла устоять и все-таки сделала несколько покупок. Своей невестке Сано она послала масло для волос и приписала, что оно «лучшее в городе». Восьмилетнему племяннику Кихаку передала носовой платок, а матери отправила листы обжаренной морской капусты и еще кое-что необычное: серебряную монету, которую попросила у своего нового нанимателя, и тот ей дал ее.
Самостоятельная жизнь
Цунено постаралась избавиться от долгов, по крайней мере денежных. Смотрителю своего прежнего квартала Дзинсукэ она отдала три золотые монеты. С прихожанином храма Ринсендзи Ясугоро — оказавшим ей услугу и передавшим ее родным в деревню Исигами подарки и письма — расплатилась сотней медных монет. Но осталась ему должна еще пятьсот медяков, ведь жизнь в Эдо оказалась поразительно дорогой. Цунено приходилось самой платить буквально за все — «до последней чайной пиалы и палочек для еды». Ей все-таки удалось купить себе подушку и пару башмаков, но она по-прежнему носила то, в чем ушла из Этиго, — черное кимоно и накидку. И потому, встречая на улице знакомых, Цунено смущенно отводила глаза. Вот если бы дядя прислал три золотых слитка, которые был все еще должен ей! Тогда она купила бы новую одежду и, возможно, на оставшиеся деньги смогла бы в какой-то мере насладиться тем, что предоставлял ее новый район.
Но в любом случае билет в один из лучших столичных театров был Цунено не по карману. Ложа около сцены стоила полтора золотых слитка — столько получала обычная служанка за полгода работы. Даже за самое неудобное место в крупном театре ей пришлось бы выложить свое месячное жалованье. Правда, билет на летнюю постановку театра помельче — на стоячее место у самой сцены — обошелся бы не дороже нескольких мисок лапши. Кроме того, всегда можно было найти и представления при храмах, и уличные выступления. Порой в них участвовали одни и те же актеры.
Хансиро
Если Цунено могла бы приобрести билет, то на несколько часов она перенеслась бы в чарующе яркий, шумный, блистательный мир. По сравнению с ним даже столица показалась бы серой и скучной. Самурай Буё Инси уверял, что после знакомства с театром кабуки женщины теряют вкус к реальной жизни.
К счастью, имелись менее затратные способы приобщиться к миру театра. Наверное, Цунено не раз задерживалась у афиш, которые расклеивали на стенах городских бань и углах улиц, разглядывала сцены из пьес, шедших в этом сезоне, и выискивала имена любимых актеров. А когда слышала зазывные крики уличного разносчика афиш, по всей видимости, выбегала из дома и покупала их уменьшенные копии. Только что оттиснутые, они пахли дешевой краской: смесью перебродившего сока хурмы и копоти от рапсового масла — резкий, кисловатый запах нового театрального сезона. Быть может, Цунено не тратила свои деньги, а брала театральные программки у соседей, но в любом случае она не раз, надо думать, перечитывала их. При желании такую афишку можно было повесить на стену и любоваться ею перед сном, чтобы потом грезить о знаменитых актерах, чьи имена выводились крупными жирными иероглифами, и даже о тех новичках, которым отводились нижние строчки, набранные мелким шрифтом.
На афишах не встречалось одно из самых знаменитых театральных имен — Хансиро. Дело в том, что Ивай Хансиро V, сначала прославившийся в ролях бойких девушек-простушек, а затем имевший огромный успех, исполняя коварных злодеек, в течение долгих лет выступал под другим сценическим именем. Но не только любители театра, а и многие горожане — да практически все в Эдо — хорошо его знали именно как Ивая Хансиро.
Наверное, до побега из родного дома Цунено, разглядывая изображение Хансиро, думала, что он олицетворяет то, чего она навсегда лишена: стиль Эдо, изысканность Эдо, сам Эдо. Все, о чем она мечтала когда-то, отныне казалось близким и почти достижимым. Она могла небрежно упомянуть это имя в послании родным, просто написав «Хансиро», будто знала его лично. В каком-то смысле так и было: ведь, как Цунено с гордостью сообщила семье, теперь она жила в его доме.
Справедливости ради, нужно заметить, что сам актер там не жил: то был лишь один из принадлежавших ему домов. Раньше в нем жил сын Хансиро; однако после его преждевременной кончины этот дом арендовал новый хозяин Цунено, чтобы поселить в нем свою наложницу-гейшу.
Безусловно, дом поразил воображение Цунено. Впрочем, в Эдо ее изумляло почти все: и огромные траты, и масло для волос, и особенно еда.
Поразительное разнообразие
Цунено казалось, что в Эдо все очень вкусно. Проведя полжизни в северной деревне, она невольно дивилась столичному изобилию, ведь харчевни в Эдо росли как сорняки на рисовом поле.
И совершенно не представлялось возможным определить количество закусочных во дворах и переулках, временных лотков-тележек и бродячих торговцев с коробами и корзинами — все это было на каждом шагу. Зазывая клиентов, их владельцы звонили в колокольчики, напевали жалобные песни, предлагали горячие пельмени-гёдза и прохладные бруски тофу.
Из тех лавок, которые удалось сосчитать градоначальникам, большинство продавали миниатюрные сладости и закуски, а также вареные блюда к саке. Более семисот заведений предлагали лапшу: либо удон, либо собу. Лапша издавна была фирменным блюдом столичной кухни, и жители Эдо любили поспорить, сколько соуса нужно в нее лить, с какой скоростью ее надо есть и даже сколько полагается ее жевать. Истинные ценители утверждали, будто самой вкусной бывает лапша, купленная уже после закрытия всех лавок у безымянных ночных торговцев и съеденная без промедления где-нибудь в темном закоулке.
Крупные столичные рестораны были Цунено, конечно, не по средствам, но ее новый работодатель в иные из них наверняка заглядывал. В них, как правило, собирались богатые торговцы, чиновники сегуната, представители вельмож. В отдельных залах и укромных садах для них устраивались пышные банкеты, на которых они поглощали блюдо за блюдом, разложенные в затейливых композициях на сверкающих подносах.
Однако даже в самых прославленных ресторанах далеко не только еда становилась главным соблазном. Там, например, бывали гейши — они пели, танцевали, устраивали питейные состязания. Вероятно, именно таким образом новый хозяин Цунено встретил ту, которую сделал своей наложницей.
Полезный навык
Каждодневная жизнь Цунено пусть и не выглядела слишком изысканной, но все-таки была несравненно лучше той, когда ей приходилось перекладывать футоны и таскать тяжелые кувшины с водой в доме знаменосца. Теперь в новой чайной комнате своего хозяина Цунено готовила чай — наверное, она хотя бы немного разбиралась в том, как это делается.
Среди имущества ее семьи ни разу не упоминался ни один из предметов, необходимых для приготовления и подачи чая, однако от образованной молодой женщины ожидалось, что она будет знакома, во всяком случае, с основами чайной церемонии.
Источник
Кроме того, Цунено выполняла всевозможные поручения, с которыми справился бы кто угодно. Остальное время она проводила за шитьем и даже сшила хозяину кимоно из плотного шелкового крепа — сложного и капризного материала. Больше всего Цунено гордилась своим умением шить, и этот навык оказался весьма полезным.
Цунено попросила мать прислать ей из дому портновскую линейку, несмотря на то что в столице было не сложно обзавестись новой. Может быть, старая линейка была любимой. Может быть, просто удобной и привычной. Ритмы и звуки этого ремесла — кто бы и где бы ни занимался рукоделием — оставались неизменными. Взвизг острого ножа, кроящего шелк, и едва слышные хлопки, с которыми игла прокалывает ткань, делая крошечные стежки. Когда-то Цунено, коротая долгие зимние дни в заметенном снегами доме, вместе с сестрой Киёми под руководством матери упражнялась в швейном искусстве. Возможно, та девочка думала, что в будущем станет так же учить шить свою дочь. Тогда Цунено готовилась к этому будущему — правда, настраивалась она на другую жизнь…
Вышло совсем иначе. И все-таки ей было за что испытывать благодарность. Хотя бы за театральный квартал с его барабанами. За торговцев, продающих овощи уже нарезанными — бери и готовь. За кукол, кивающих деревянными головками. За изысканную чайную комнату. За свой новый адрес, связанный с именем известного актера. За прохладную тяжесть монет в руке.
И еще за то, что ни один из тех крикливых, плешивых и крайне неприятных старых вдовцов провинции Этиго не стал ее мужем.
По материалам книги «Незнакомка в городе сегуна»
Обложка: unsplash.com
