«Балерина из Аушвица». 10 цитат из новой книги Эдит Эгер

Поступает распоряжение: мы обязаны носить на одежде желтую звезду. Надо как­-то исхитряться, чтобы прятать ее, например прикрывать свитером. Но даже когда я скрываю ее от посторонних глаз, меня не покидает чувство, что я совершаю нечто дурное, за чем последует наказание . Но в чем же я виновата?

Я вся вспыхиваю от радости, впервые услышав от него ласкательную форму своего имени . Я чувствую себя на седь­мом небе, когда он называет мое имя — Эдит. А уж когда добавляет к нему уменьшительно­ ласкательный хвостик, и подавно. Эдитка. Малышка Эдит. Точно я сокровище.

Война уже идет, но где-­то там, вдали от нас . Нам кажется, что, если выбросить ее из головы, мы продолжим жить как обычно. Мы еще можем внушить себе, что мир не таит для нас никакой угрозы. Что для зла мы невидимки, и оно не ударит по нам.

Я думаю о названии фильма — «По ком звонит коло­кол» . Так назвал свой знаменитый роман Эрнест Хемин­гуэй, но эту строку он позаимствовал из проповеди Джона Донна: «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай ни­когда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе». Все мы связаны друг с другом, все человечество.

Я невероятно гибкая и на гимнастическом мате могу делать много всего такого, что не по плечу другим девочкам. Я умею ходить на руках. Я прогибаюсь назад так, что касаюсь пальцами икр. Не в том дело, что я хвастаюсь си­лой и гибкостью, — таким образом я общаюсь сама с собой на гимнастическом мате, будто спрашиваю себя, смо­гу ли сделать очередной трюк . «Да, смогу», — говорю я себе . Я щедра на «да» в свой адрес.

«Когда все обернется самой черной стороной, я заклинаю тебя, умоляю тебя, — по впалым папиным ще­кам катятся слезы, — всегда выбирай жизнь».

Иногда мы вместе гадаем, какие еще испытания обрушатся на нас. По лагерю ползут слухи, что нас от­правят в местечко под названием Кеньермезо где­-то в Трансильвании и там в лагере для интернированных мы с семьями будем жить и трудиться до конца войны. Нам невдомек, что венгерская полиция и нилашисты специ­ально распускают эти слухи, чтобы поддерживать в нас ложные надежды. После войны в почтовых отделениях обнаружатся стеллажи, забитые письмами из далеких го­родов от людей, которые переживали за судьбы пропав ших без вести близких, — письмами нераспечатанными, адресованными в то самое Кеньермезо. Такого места нет.

Сначала высоко подбросить ногу — гранд батман . Теперь пируэт, поворот. Шпагат. И вверх . Я переступаю, на­клоняюсь, делаю вращения, а сама слышу, как Менгеле го­ворит с ассистентом. Он не отрывает от меня взгляда, но при этом прилежно выполняет свои служебные обя­занности. Сквозь музыку до меня доносится его голос. Сейчас он обсуждает с офицером, кого из сотен девушек в бараке убить следующими.

В Аушвице есть работы и похуже. Иногда нас посы­лают в крематорий снимать с приготовленных для со­жжения трупов золотые коронки, волосы и кожу. В пер­вый раз, когда нас заставили вырывать у покойников коронки, Лили затошнило. Я тру ей спину, промокаю ее лицо подолом своего платья. «Представь, что ты в каком- нибудь другом месте, — говорю я ей . — Не дай этому ужасу сожрать тебя».

Не в моих силах изменить прошлое. Но есть одна жизнь, которую я в силах спасти, — моя собственная. Та, которой я живу прямо сейчас, вот в этот драгоценный момент.