Анонсируем интереснейшую новинку — вторую книгу совместной серии онлайн-лектория «Страдариум» и МИФа «Советская культура. От большого стиля до первых рейвов». Искусствовед и арт-критик Кирилл Светляков исследует советскую и постсоветскую живопись, кино и архитектуру, показывая читателю, каким было сознание и бессознательное человека XX века. Искусство, психология, культура переплетаются и представляют сам дух эпохи конца 1940-х — начала 1990-х годов. Сталинское время, оттепель, эпоха застоя, перестройка — каждый период оставил свое культурное наследие, которое сформировало нас сегодняшних. Публикуем отрывки из книги.
«Постой, паровоз!»
В целом жанр «арестантской прозы» в советской литературе, будь то официальные издания или самиздат, не сложился. Уже в 1963 году редакторы литературных журналов писали в высокие инстанции о том, что они завалены рукописями на актуальную тему, иногда фантастическими, потому что далеко не все авторы имели личный опыт или хотя бы знание о жизни в лагерях системы ГУЛАГ. Вместо того чтобы разобраться в этом мутном потоке противоречивых историй, цензоры предпочли попросту закрыть тему, а после отставки Хрущева она стала практически табуированной — как, впрочем, любые повествования о тюрьме.
Тюрьму можно было упоминать в детективах, но без подробностей. Условно блатная песня «Постой, паровоз!» вдруг появляется в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика». В этом контексте популярнейший фильм «Джентльмены удачи» выглядит едкой издевкой над неписаными табу. В фильме Эльдара Рязанова «Вокзал для двоих» драматическая любовная развязка происходит в местах заключения: главные герои Вера и Платон (Людмила Гурченко и Олег Басилашвили) со всех ног бегут к лагерным воротам, чтобы успеть к утренней перекличке. «Посмотри, какая красота!» — восклицает Вера, глядя на освещенные солнцем вышки и заборы с колючей проволокой.
Да, это мир, увиденный глазами влюбленной женщины, но это и лопнувший нарыв, культурная перверсия, когда запрещенная тема лагеря пробилась в публичное пространство из жанра мелодрамы.
«Большая перемена»
В результате проведенной в 1958 году реформы школ рабочей молодежи многие из них были приравнены к общеобразовательным школам, что позволило учащимся завершать образование без отрыва от производства, в вечернее время, и в дальнейшем поступать в вузы. Именно в такое учебное заведение приходит работать Нестор Северов — главный герой повести Георгия Садовникова «Иду к людям», через десять лет экранизированной под названием «Большая перемена».
Новые времена наложили свой отпечаток: фильм получился веселым, легкомысленным, даже инфантильным, оттепельная история об отношениях «великой личности» и коллектива потеряла всякий драматизм и переросла в комедию.
«Большая перемена» — один из характерных примеров запоздавшей экранизации более раннего произведения, во многом утратившего первоначальный смысл и пафос. Кстати, отдельные школы рабочей молодежи уже в 1970-е годы стали закрытыми заведениями, в которых «рисовали аттестат» отпрыскам советской элиты, не имевшим желания или способностей одолеть среднюю школу.
Суровый стиль
Свердловские авторы развивали эстетику так называемого сурового стиля, который с начала 1960-х годов, утверждаясь на московской сцене, обозначил смену настроений. Из композиций исчезла пленэрная легкость, а драматическое напряжение нарастало за счет резких цветовых контрастов. Вместо иллюзорной пространственной глубины теперь преобладали плоскостные построения и взгляд в упор. Художники словно перестали радоваться жизни, надевая на себя маски грусти, тоски и даже скорби, если обращались к военной теме.
Но почему же маски, если они пытались изобразить «правду жизни»? Отчасти потому, что независимо от внутреннего состояния шестидесятник «хмурил брови», чтобы никто не обвинил его в легкомыслии. Эта ролевая модель связана с ситуацией, сложившейся после ХХ съезда КПСС, когда так называемое аплодисментное, праздничное искусство все чаще подвергалось критике. Отныне вместо него предлагались суровые будничные сцены.
Изменился и характер репрезентации труда; герои прекращают движение: они либо стоят в ожидании чего-то, либо сидят или даже лежат, поскольку не могут держаться на ногах после тяжелой работы. Таким образом тема труда уже интерпретировалась через отдых, и в итоге тема отдыха или досуга стала одной из главных в искусстве следующего десятилетия.
