Икона стиля и легендарный главный редактор американского Vogue Диана Вриланд славилась не только непревзойденным чувством прекрасного, но и острым языком.
В своей автобиографии она рассказывает, как однажды покупала согревающие пластыри для своего друга Джека Николсона. И когда тот спустил штаны, чтобы приклеить их, Диана не упустила возможности пошутить: «Ты в отличной форме, — заметила она. — В весьма притягательной, должна признать. Такие округлые и розовые». Делимся подробностями того вечера.
Весенний вечер 1978 года
У меня был поздний ужин в ресторане San Lorenzo в Лондоне с блестящим фотографом Дэвидом Бейли и Джеком Николсоном.
Меня беспокоил мой дорогой друг Джек Николсон, который не мог даже присесть, потому что его спина находилась в ужасающем состоянии.
Он ходил кругами, кроша в руках сигареты… и страдая. Тогда я сказала:
— Твоя спина меня достала! Ты пьешь все существующие таблетки, но не делаешь так, как я говорю. Сегодня я тебя вылечу. Я возьму твоего водителя?
Конечно, старый Бейли, обосновавшийся там подобно опухоли, заметил в своей непринужденной манере:
— Ты ничего не найдешь в это время суток, Вриланд. Ты сошла с ума. Тебе невдомек, что это за город.
Площадь Пикадилли. — Источник.
Зря я не заключила с ним пари.
— Я знаю этот город лучше тебя. И представляю, куда нужно ехать — в Boots the Chemist на площади Пикадилли. Они открыты круглые сутки. Покупай что хочешь. Попроси — и забирай.
Я в одиночестве вышла на улицу, нашла машину Джека и сказала Джорджу, его водителю:
— Я сыта по горло мистером Николсоном! Он не понимает: мне прекрасно известно, что такое больная спина. Ему нужно снять спазм. Согревающим пластырем. Я хочу поехать в Boots the Chemist на площади Пикадилли. Аптека же еще существует?
— Конечно существует, мадам.
Boots the Chemist на площади Пикадилли
И мы отправились туда в самом большом «мерседесе», какой вы когда-либо видели. Но я начала думать, что старый Бейли в чем-то может оказаться прав. Вдруг Boots открыта только для экстренных случаев. Я сказала водителю:
— Джордж, я буду думать вслух… Не обращай внимания на мои слова. Я поговорю сама с собой. Я постоянно так делаю. Это мой способ формулировать мысли. Кажется, когда мы приедем, мне стоит притвориться больной… Это произведет на них должное впечатление. Так что сейчас я очень больна… Я практически не чувствую ног! Как тебе такое, Джордж?
— Как скажете, мадам.
Мы приехали. Разумеется, Джорджу едва удалось вытащить меня из машины. Мы вошли внутрь. Джордж поддерживал меня, а я, само собой, цеплялась за стеклянные витрины, сиявшие чистотой и красиво подсвеченные, — они были такими же, когда я покинула Лондон больше сорока лет назад.
В те годы люди являлись в Boots the Chemist в полночь за афродизиаками — «Шпанской мушкой», «Янтарной луной», — чрезвычайно популярными тогда. Вы могли что-то слышать о «Шпанской мушке». И возможно, ничего не слышали о «Янтарной луне», хотя на нее был невероятный спрос. Однако тем вечером меня не интересовали ни «мушка», ни «луна». Я попросила только согревающий пластырь.
Аптекарь сунул руку под прилавок и достал одну штуку.
— Я возьму… два, — сказала я. — Как видите, я в ужасной форме.
Я забрала пластыри и вернулась в огромный «мерседес».
Тебе стоит натянуть брюки
Мы снова приехали в ресторан и вместе с Джорджем подошли к столику.
— А теперь послушай, Бейли, — объявила я. — Ты, может, и родился под звон колоколов Сент-Мэри-ле-Боу, но и я тут не новичок. Я отлично знаю город. Мне в этом месте продали бы все, о чем бы я ни попросила.
Потом я обратилась к Джорджу, с которым очень сблизилась за это время:
— Проводи мистера Николсона в мужскую уборную. Возьми над ним шефство, а я расскажу, что конкретно ты должен сделать с пластырями.
— Нет уж, к черту! — возмутился Джек. — Ты спустишься со мной и приклеишь пластыри собственными руками.
Хорошо ли вы знаете ресторан San Lorenzo? При входе с улицы в нем расположены женская и мужская уборные. Думаете, нас это интересовало? Нет. Прямо в холле. Он спустил свои брюки…
— Ты в отличной форме, — заметила я. — В весьма притягательной, должна признать. Такие округлые и розовые.
Я принялась снимать с пластыря бумажную защиту. Большие розовые ягодицы ждали меня, но бумажка никак не поддавалась.
— Тебе стоит натянуть брюки, — посоветовала я, — потому что кто-нибудь может войти за эти несколько минут и счесть происходящее довольно странным.
Он помотал головой. Казалось, его это нимало не беспокоило. Наконец я справилась с пластырем и сказала:
— Джек, сейчас я его приклею. Когда я сделаю это, тебе нужно будет наклониться и ерзать, ерзать, ерзать, чтобы он не пристал слишком плотно, — я показала как. — Иначе ты больше не сможешь пошевелиться.
К тому времени на другой стороне улицы собралась небольшая группа зрителей, наблюдавших за нами через дверь. Я аккуратно приклеила пластырь. Его тепло заставило Джека выпрямиться. Он надел брюки. Теперь он хотя бы мог сесть. Мы поднялись по лестнице в зал. Поели. Не спрашивайте, в котором часу закончился ужин: было поздно. Эти двое собирались на какую-то вечеринку. Так что мы сели в «мерседес», и вскоре я очутилась в северной части Риджентс-парка.
— А сейчас, — сказала я, — вы должны отвезти меня домой.
— Да ладно, Вриланд, — отмахнулся Бейли. Он всегда называл меня Вриланд, а я всегда звала его Бейли. — Ты тусишь и в более позднее время.
— Никаких вечеринок, — ответила я. — Не хочу видеть никого, кроме вас. Но поскольку мы уже здесь… давайте съездим на другой конец Риджентс-парка, к моему прежнему дому на Ганновер-Террас, который я не видела с тех пор, как оставила Англию в 1937-м.
Ганновер-Террас, 17
Можете себе представить, как их воодушевила эта идея. Все дома на Ганновер-Террас похожи друг на друга. Мой, разумеется, отличался — стоило только войти внутрь. В конце улицы располагался Ганновер-Лодж — дом, принадлежавший леди Рибблсдейл, где жила моя любимая подруга Элис Астор, она же Алиса Облонская, Элис фон Гофмансталь, Элис Бувери и так далее и так далее… Как ни крути, для меня она Элис Астор — дочь Джона Джейкоба Астора, который ушел ко дну вместе с «Титаником». Великолепная, неземная женщина. Слава богу, ее не было в здании, когда на него упала бомба, — строение полностью разрушилось.
Я вышла из машины и направилась к нашему дому. Подошла к двери. Раньше дом принадлежал сэру Эдмунду Госсу — заметному литературному деятелю начала этого века и конца прошлого — ну, знаете, Yellow Book и все в этом духе. В половине мемуаров того времени упоминается этот адрес: Ганновер-Террас, 17. Мы купили дом у вдовы писателя в 1929 году. Фасад был никакой, но сам дом — божественный. За садом находилась кладовая…
Обожаю кладовые. Я могла бы взять свою кровать, поставить ее в кладовой и спать среди сыров, дичи, мяса, вдыхая ароматы сливочного масла и земли. Здесь, в Нью-Йорке, да и вообще повсюду, я говорю людям: «Что с вами не так? Везде, где есть сад, должна быть кладовая. Все, что вам нужно, — немного хорошей земли: выкопайте яму и сделайте кладовую!». О, наша кладовая была так притягательна…
В самом конце сада, на месте бывших конюшен, располагался гараж, где стоял наш великолепный «бугатти». У нас был водитель, такой молодой, что стоило двум моим сыновьям подхватить ветрянку, свинку или корь, как он тоже заболевал. Всю войну он писал нам письма. Через какое-то время после нашего переезда в Нью-Йорк он поступил на работу в Букингемский дворец и стал вторым водителем принцессы Елизаветы. И однажды сообщил мне: «Теперь, мадам, я вожу ее величество королеву». Разве это не изумительная жизнь?
Над гаражом размещались комнаты прислуги, где я установила обогреватели, умывальные чаши и организовала хорошую ванную — совершенно без надобности, как не меньше трех раз в неделю говорили мне слуги. Они до смерти боялись обогревателей — опасались, что те взорвутся. Никто из них так и не рискнул открыть воду ни в одной из спален. Удивительный народ. Они испытывали ужас перед водопроводом. Зато от меня не уходили. После моего переезда в Америку две горничные также поступили на службу в Букингемский дворец, потому что экономка знала кого-то при королевском дворе. Ведение домашнего хозяйства было важной частью английского быта в то время. Слуги жили своей жизнью. Но работали мы все вместе. Вот почему, покинув Англию, я смогла сотрудничать с Harper’s Bazaar: я умела работать, потому что знала, как управлять домом. Боже мой… Единственным моим шансом научиться чему-либо в жизни оказались те двенадцать лет в Англии!
Дверной молоток с историей
Вернемся к Ганновер-Террас. Внутри было чудесно — но весьма обыденно, понимаете? Я хочу сказать, мы не создавали какой-то необычной атмосферы с помощью… освещения. Апельсиновые деревья у окна, свет с улицы… Очень английский свет.
Тем вечером я стояла у парадной двери и смотрела. Крыльцо тщательно ухоженное — это чисто английская особенность, ему придают особое значение. А вот дверь выкрашена в чудовищный цвет. Когда мы жили здесь, она была из выбеленной древесины — как следует зачищенной и отполированной. Все внутренние двери — оранжево-красные, но красная парадная дверь…
В мое время через такую в дом не входили. Я стояла перед этой дверью. В боковое окно поглядеть тоже было не на что. Дом стал безликим. Однако на двери висел мой старый дверной молоток в виде трогательной маленькой руки. Он здесь с 1930 года, пережил бомбежку и всю эту кровавую историю. Дверной молоток! Нет, это нечто большее. Я купила его в Сен-Мало, будучи еще совсем молодой, — и мы чуть не опоздали на корабль, отправлявшийся туда, куда мы планировали попасть. Я сказала Риду:
— Какая ручка — она мне так нравится!
Мы постучали в дверь, к нам вышла женщина, и через двадцать минут — французы невероятно щедры, когда им предлагают деньги, — ушли с дверным молотком. Любопытный молоточек в викторианском стиле — не шедевр, но, боже мой, он безумно хорош!
Я повернулась, спустилась по ступеням, села в машину и сказала Дэвиду Бейли и Джеку Николсону:
— А теперь мы отправляемся на вечеринку!
По материалам книги «D.V.: Диана Вриланд».
Фото обложка отсюда.
