Январским вечером на вечеринке в Стэнфорде Эмили Доу подверглась насилию. Нападавший был осужден, но приговорен лишь к шести месяцам заключения.
Эмили Доу — это производное от «Джона Доу», так часто называют жертв, которых не могут опознать. Под этим именем девушка выступала в суде и под ним же опубликовала в BuzzFeed рассказ о событиях той ночи. За четыре дня его прочли 11 миллионов человек, он прозвучал в Конгрессе и в прямом эфире на CNN. Судью отстранили. Glamour признал Эмили Доу женщиной года. В законодательстве появились строчки об отягчающих обстоятельствах насилия.
Эмили добилась многого, но продолжала чувствовать себя опустошенной, пока не поняла, что осталось неисправленным: ее имя. Она открыла его только в этой книге. А вместе с ним — все, что пережила.
После выхода книги Шанель — так на самом деле звали Эмили Доу — написала послесловие, в котором рассказала, почему решилась начать говорить. Это признание в стыде, страхе, слабости — в том, что неотступно преследует человека, который отныне носит клеймо жертвы. А еще — осознание своей силы, которая рождается из боли. Мы публикуем это послесловие в нашем блоге.
Послесловие
Знай мое имя
Я писала эту книгу, как будто укрывшись под огромным куполом. День за днем я набирала текст в тишине и одиночестве, и все, что от меня требовалось — это изложить мою историю. Когда я согласилась написать книгу, я не могла пообещать, что раскрою мое имя. Так что два с половиной года я нанизывала слова на нить, защищаясь и скрываясь от мира в благословенной неизвестности. Лишь по пятницам, утром, мне звонили из редакции, чтобы убедиться, что я погружаюсь, но не тону. Никто, кроме моего редактора, не читал ни единого слова из черновика. В марте 2019 года я завершила рукопись, принтер пропустил через себя бумагу, и толстая пачка листов легла на стол. Было приятно довести работу до конца. Но осталось еще кое-что. Мне предстояло сложное решение: продолжить скрываться или раскрыть мое имя.
Мне будет сложно найти работу. Сложно сменить жанр. Каждый раз, когда в новостях зайдет речь о насилии в студенческих общежитиях, мое имя будет всплывать. И снова, еще громче, будет подниматься шум, который поднялся, когда мое заявление попало в прессу. Снова журналисты у наших дверей. Звонки родителям, бабушкам и дедушкам. Поток оскорблений онлайн. Мое лицо будут показывать рядом с лицом насильника, мой образ будет неотделим от его действий. Вокруг слишком много безумных людей. Мы хотим, чтобы ты оставалась в безопасности. Я задумалась, можно ли как-то раскрыть мое имя, но не называть фамилию.
Маленькая Шанель с младшей сестрой Тиффани. Фото из личного архива Шанель
В мире потерпевших мы верим, что анонимность — это наш золотой щит. Сохранять ее четыре года — чудо. Но пока мы говорили о том, как анонимность защищает, мы не упоминали ее цену. Никогда не признаваться, кто ты, о чем ты думаешь, что для тебя важно. Я была одинока. Мне хотелось узнать, каково это — не тратить всю энергию на то, чтобы скрывать горящий во мне огонь. Я все время вспоминала строку из трактата Лао-цзы: «Кто поднялся на цыпочки, не может долго стоять». Я не могла провести всю жизнь, стоя на цыпочках.
Работая над книгой, я уходила в прошлое, я впитывала его, потому что этого требовало исцеление. И тогда я наконец догнала настоящее. Но некоторые из моих близких были еще не готовы. Они всё еще видели на моем месте устаревшую версию меня. Я хотела сказать: «Ее больше нет». Я хотела стать видимой по другой причине. Когда росла, я не встречала людей, которые с точки зрения общества выглядели как я. Я мечтала об историях американок азиатского происхождения, которые проявляли бы силу и инициативу. Я никогда не хотела размахивать мегафоном, сообщая всем вокруг, что меня изнасиловали. Я просто хотела показать, кем я стала в результате того, что испытала. Отдать должное переменам. Я хотела, чтобы люди увидели меня настоящую.
Фото из личного архива Шанель
Каждый раз, когда я слышу, как выжившие говорят, что им нужна смелость, чтобы рассказать о себе, я невольно качаю головой. Дело совсем не в вашей смелости. Ваш страх оправдан. Безопасность не дается даром. Я чувствовала, что, открываясь, словно восхожу на эшафот, и это меня тревожило. Я уверена, большинство выживших не хотят скрываться. Мы прячемся, потому что молчание означает безопасность. Откровенность означает последствия. А это значит, что мы боимся не рассказывать свои истории, мы боимся того, что сделают люди, когда мы их расскажем. Я помню, что думала: «Если кто-нибудь узнает, они будут считать меня грязной». Мы страдаем от поверхностного отношения. Когда человек признается, что стал жертвой, это не признание вины. Жертва признается для того, чтобы предупредить нас, что поблизости таится опасность. Откровенность следует приветствовать.
«Я просто хочу тебя защитить», — сказала моя мама. Но что еще могут сказать матери? Я знала, что мне просто нужно подождать чуть дольше. И настал день, когда она меня благословила. Она сказала: «Если ты хочешь переломить себя, вырасти, помочь другим женщинам, вперед. Боль всегда дает тебе больше сил, чтобы двигаться дальше. А комфорт и счастье — нет. Все зависит от того, кем ты хочешь стать».
Я не уверена, что приняла решение в какой-то конкретный день. Знаю только, что я не собиралась позволить страху перед тем, что могут сотворить мужчины, позволить управлять моей жизнью. Благодаря книге и часам, проведенным в исследовании моего прошлого, которое я разобрала и собрала заново, мне наконец стало ясно: опыт пережитого насилия не определяет меня. У меня богатая история, и насилие неспособно ее стереть. Я увидела в себе начинающую писательницу, дочь, сестру, художницу. Во мне слишком много идентичностей, чтобы их удержать.
Когда мне хотелось утешения, я вспоминала историю, которую мне рассказала мама. Когда ей было двенадцать, она подружилась с лобстером. Однажды ее дядя сварил его, и после этого она рыдала без конца. Мама рассказала, что особенно жалела о том, что дала лобстеру имя, именно это сделало утрату такой тяжелой. Я догадалась, что, стоит рассказать о себе, меня быстренько сварят. Но люди все равно ощутят сопричастность, и мое имя останется в их памяти, также как в памяти мамы осталась ее привязанность к лобстеру.
Приготовления таковы. Для начала нужно позвонить арендодателю, который поможет просверлить отверстия и провести провода, чтобы добавить еще три видеокамеры. Вы будете получать уведомление каждый раз, когда мотылек пролетает мимо вашей парадной двери. Вы наймете специальную службу, которая сотрет имена ваших родных и их адреса из интернета. Вам порекомендуют не задерживаться в автомобиле после того, как вы припарковались. Оставайтесь в движении. Измельчайте каждый документ — на случай, если люди будут копаться в вашем мусоре. Будьте начеку, никаких наушников, осматривайте улицу, когда возвращаетесь домой. Удалите все аккаунты в социальных сетях. Переночуйте в безопасном месте, когда новость выйдет в эфир. Убедитесь, что хотя бы один человек всегда в курсе того, где вы находитесь. Раскрывая свое имя, вы надеетесь освободиться, но вам приходится привыкать к новым ограничениям.
Шанель Миллер в шоу Опры. Источник
Решение выступать под собственным именем означало, что мне предстоит научиться говорить о моей истории вслух. Но по мере того, как мне стали поступать запросы об интервью, я начала злиться. Ко мне вернулись панические атаки, старые нежеланные чувства. Я начала ощущать, что теряю опору, связь с реальностью. Я не понимала, в чем разница между интервью и допросом. В суде меня всегда хотели высмеять, сбить с толку, принизить. Меня никогда не хотели выслушать.
Мой юрист представил меня Ларе и Хиллари, двум специалисткам по коммуникациям для людей, столкнувшихся с травмой, и они помогли мне подготовиться. Они установили цифровую камеру, свет, кресло. Я надела специально купленную накрахмаленную рубашку, в которой выглядела как соискательница в центре занятости. В какой-то момент Лара спросила: «Что вы хотите, чтобы они от вас узнали?» Меня никогда о таком не спрашивали. Лара объяснила мне, что я не обязана отвечать на все вопросы журналистов. Я общаюсь с ними, чтобы передать сообщение. Такая точка зрения изменила все.
Мне запомнился еще один ее вопрос: «К кому вы будете обращаться?». В 2001 году в Шотландии изнасиловали шестнадцатилетнюю девочку по имени Линдси Армстронг. На суде адвокат защиты потребовал, чтобы она показала трусы, которые были на ней в момент нападения, и зачитал надпись на них: «Чертенок». Насильника осудили, но приговор не смог загладить причиненный вред. Три недели спустя Линдси покончила с собой. Я бы хотела сказать ей, что заданный вопрос открыл людям не ее слабость, а его безумие.
Кадр с заседания дела Линдси Армстронг. Источник
Что чем больше ты на виду, тем больше обвинений тебе могут предъявить. Годами я думала, что это правда. Закончив эту книгу, я узнала, что это не так. Ни для меня, ни для Линдси. Я часто задавалась вопросом, почему такие люди, как адвокат ее насильника, настолько уверены в себе, а я борюсь с отвращением к себе. Почему им ничего не страшно, а я прячусь. И я решила, что пока они на виду, я тоже буду на виду. Я появлюсь на каждом телевизионном экране по всей стране, и я не буду раздумывать, имею ли я на это право. Меня будет видно, я буду открыто рассказывать обо всем, кем я была и являюсь, потому что знаю, что с самого начала адвокат защиты был неправ. Когда тебя узнают, тебя любят.
Линдси Армстронг. Источник
Мое первое интервью предназначалось для передачи 60 Minutes, эпизод записывался в августе, чтобы его можно было выпустить в сентябре. Я раньше не снималась, никогда не бывала на съемочной площадке, но это неважно. Неважно, насколько престижна платформа, неважно, будет ли у меня двенадцать миллионов зрителей или два, неважно, наставлены на меня светодиодные лампы или большие черные камеры. Вечером перед интервью, перечитывая мои записи, я нарисовала чертенка на тыльной стороне ладони. Утром я натянула отглаженную блузку, села в черный кроссовер. Я потягивала чай, пока к моему поясу прикрепляли микрофон, пудрили мне щеки. Я отошла, чтобы найти раковину, медленно стерла чернила с руки, подумав: «Спасибо», потому что я чувствовала себя все смелее, спокойнее и сосредоточеннее. Моя цель всегда будет важнее, чем мой страх. Все эти камеры и корреспонденты — просто способ передать Линдси сообщение. Я собиралась сказать ей, что мы можем носить любое белье, какое, черт подери, хотим.
Шанель Миллер на съемках передачи 60 Minutes. Источник
Четвертого сентября 2019 года мое имя и фотография были опубликованы. Мой друг, Мэл, отправил мне поздравление с днем рожденья, потому что именно так я себя и чувствовала — как будто впервые появилась на свет. Больше никакого разлада, все части меня сложилось в одно. Я вернула голос моему телу.
За следующие несколько месяцев я дам более семидесяти интервью. Студенты Стэнфорда повесят неофициальную памятную табличку. Когда Стэнфорд ее уберет, они будут вешать ее снова, пока Стэнфорд не сдастся и не повесит официальную. Книгу переведут на множество языков, включая корейский, норвежский и русский. Харви Вайнштейна приговорят к двадцати трем годам тюремного заключения. Мы с Кристиной Блейзи Форд будем сидеть, скрестив ноги, на ковре бабушки Энн и пить чай. Я поняла, что никогда не была одна, я лишь присоединилась к тем, кто был до меня. Я буду сидеть за ланчем с Анитой Хилл, Глорией Стайнем и другими художницами, писательницами и активистками солнечным утром в Нью-Йорке. Когда я заговорю, комната затихнет. Так я впервые ощутила собственную силу. Они наделили меня ею. Я вышла из этой комнаты измененной.
В феврале 2020 года я сидела в поезде по пути в маленький город под названием Леуварден в Нидерландах, с голландской версией моей книги в сумке и пирожным под названием «райский ломтик» в кармане. Я выглянула в окно и подумала, что моя мама была права, жизнь опережает воображение. Как еще можно объяснить зеленые поля, ручьи, шотландских пони? На каждой встрече с читателями люди писали свои имена на стикерах, чтобы я знала, кому адресовать книгу: Миле, Нур, Лиеке, Софи. Стикеры засыпали мой стол, как листья. Кто-то хотел их убрать, но я просила оставить. Я наконец узнавала имена тех, кто меня спас.
Шанель и её мама. Фото из личного архива Шанель
Папа прочитал мою книгу вслух маме, по одной главе каждый вечер. Они плакали вместе, сидели в тишине, погружаясь в горе, выходили на прогулки, чтобы выдохнуть. Как-то я заглянула к ним вечером и подслушала, как разворачивается этот ритуал. Я сидела у стены возле входной двери и слушала. Когда-то я пришла домой, и внутри меня теснилась полная ужаса история насилия. Теперь эту историю своим мягким голосом озвучивал мой отец, словно это был лечебный бальзам, которым можно поделиться. А в траве распевали цикады.
В Сан-Франциско Лукас и пара моих подруг из колледжа запланировали секретную книжную вечеринку. Я остановилась у тротуара. На табличке написано «Ноготки». Стеклянные витрины украшены папоротником и алыми маками — друзья арендовали цветочный магазин. Он заполнен людьми, которых я знаю с пяти лет, моими любимыми преподавателями, которые проехали много миль, чтобы меня повидать. Готовы шампанское и складные стулья, пирог. Один за другим они встают и говорят, и один за другим мы плачем. Мы плачем, потому что не знаем, что делать с причиненной нам болью. Мы плачем от облегчения, потому что мы окружены знакомыми лицами, от благоговения перед тем, что у нас осталось. Когда солнце заходит, мы с Тиффани встаем, взявшись за руки, посередине комнаты, и все аплодируют. Мы смогли выбраться на другую сторону.
Автор фото — Danielle St. Laurent for ESPN. Источник
Со дня изнасилования прошло пять лет, и вот наконец я собралась встретиться со шведами. Теплый летний вечер в Нью-Йорке, вот Питер, вот и Карл. Мы обнимаемся, рассаживаемся. Заказываем кальмаров. Мы разговариваем так, словно сидим у костра. Один из них говорит, что чувствовал вину и стыд. За что? За то, что не пришел на пять минут раньше. Я смеюсь, понимая, что даже спасители считают, что могли бы справиться лучше. Я думаю обо всех чувствах, которые мы хотели бы изменить, обо всех «а что, если», о различных историях, которые могли бы произойти. Но, несмотря на весь страх, боль, на все то, что нельзя искупить, до конца моих дней я буду помнить о другом — о людях, которые никогда меня не предавали и которые привели меня обратно к моей жизни.
Послесловие к книге «Знай мое имя»
Перевод Елизаветы Пономаревой
Обложка: unsplash
