Роуз Наполитано всегда знала точно: она не хочет детей. Но внезапная ссора с мужем делит ее будущее на девять возможных сценариев.
Заслуженный профессор, идеальная дочь, любящая мать, неверная супруга или счастливая жена — станет ли Роуз Наполитано той, кем никогда не хотела? Как изменится жизнь, если отпустить предвзятые представления о себе и стать кем-то совершенно новым? И какая же из всех Роуз настоящая?
Роман «Девять жизней Роуз Наполитано» стал мировым бестселлером: права на его выпуск были куплены 17 издательствами еще до выхода книги. Это глубокая и провокационная история о сюрпризах, которые несет нам будущее, о значимости выбора и о том, какую роль материнство играет в судьбе женщины. Публикуем отрывок из книги.
2 марта 2008 года
Роуз, жизнь 3
Она прекрасна. Потрясающее совершенство. Аромат ее кожи пьянит.
— Адди, — вздыхаю я и снова пытаюсь прошептать имя в стерильном воздухе палаты: — Аделаида… Аделаида Луц.
Наклоняюсь к крошечной макушке и нюхаю, долго и жадно, не обращая внимания на резкую боль в животе. Улыбаюсь, наслаждаясь мягким пушком волос. Как же я противилась появлению этой крохи… До беременности и родов разгневанно твердила, что меня заставляют рожать, — Люку, маме, Джилл, каждому, кто готов был слушать. Незнакомцу в метро, ничего не подозревающему прохожему. Я просто ужасно злилась. И что же теперь?
На окна больничной палаты мокрыми хлопьями ложится снег. В тусклом свете все вокруг выглядит серым.
Я сажусь немного левее, удобнее. Снаружи холодает, хлопья становятся сухими и падают густо, словно порошок.
Малышка спит.
У нее мои глаза.
— И как я могла не хотеть тебя? — шепчу я в крошечное тугое ушко, жемчужную раковину. — Какой была бы моя жизнь, если бы мы не встретились? Зачем мне такая…
Бледные, с прожилками капилляров прозрачные веки трепещут. Носик, рот и лоб сморщиваются.
— Слышала, что я сказала, милая? Знай одно: твоя мама не хочет жить жизнью, в которой нет тебя. Только это.
ГЛАВА 1
15 августа 2006 года
Роуз, жизнь 1
Люк стоит с моей стороны кровати, куда обычно никогда не подходит. В руке — банка с витаминами для беременных. Он трясет ее, как пластиковую погремушку. Звук глухой и тяжелый — банка полна. В том и проблема.
— Ты же обещала, — спокойно говорит Люк.
Ого, да у меня неприятности.
— Иногда забываю принять таблетку, — признаюсь я.
Он снова трясет банкой, как маракасом.
— Иногда?
Лучи солнца, падающие сквозь занавески, обрисовывают контур его тела ; рука, высоко поднявшая предмет, столь оскорбивший мужа, очерчена светом и сияет. Я застыла в дверях нашей комнаты, куда шла достать одежду из комода и шкафа. Самые обыденные вещи: белье, носки, топ и джинсы. Как в любое другое утро. Я хотела унести их в ванную, чтобы принять душ и переодеться, а теперь стою, скрестив на груди руки, и сердце так и колотится от обиды и злости.
— Ты что — сосчитал их, Люк?
Мой вопрос как холодный сквозняк в теплом августовском воздухе.
— А если и так, Роуз? Если сосчитал? Будешь меня винить?
Поворачиваюсь к нему спиной и открываю длинный ящик, где хранится нижнее белье: лифчики, трусы, топы. Роюсь в вещах, нарушая порядок. Все выходит из- под контроля. Сердце бешено стучит.
— Ты обещала, — говорит Люк.
Я беру трусы — самые закрытые. Хочется кричать.
— Будто обещания в нашем браке что-то значат…
— Это нечестно.
— Очень даже честно.
— Роуз…
— Да, я не принимала таблетки! Я не хочу ребенка! Никогда не хотела, не хочу и не захочу. Ты знал это еще до помолвки. Я тысячу раз тебе говорила. Миллион раз!
— Ты согласилась принимать витамины.
— Я сказала это, чтоб ты прекратил меня мучить. — Глаза застилают слезы, хотя внутри все пульсирует от ярости. — Сказала, потому что хотела немного покоя.
— То есть соврала.
Уронив трусы на пол, я поворачиваюсь к мужу и подхожу к кровати, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Ты клялся, что не хочешь ребенка.
— Я передумал.
— Ну правда. Конечно. Фигня какая. — Я на всех парах несусь под откос, мы вместе несемся, и я не знаю, как остановить катастрофу. — Передумал ты, а соврала я.
— Ты сказала, что попытаешься.
— Я сказала, что буду пить витамины. На этом все.
— Но не пила!
— Пила немного.
— Сколько?
— Не знаю. В отличие от тебя, я не считала.
Люк берет банку обеими руками, давит ладонью на крышку, проворачивает, открывает. Заглядывает в отверстие.
— Она полная, Роуз. — Он снова смотрит в мою сторону, качая головой.
Меня захлестывает его недовольство.
Кто этот человек? Это его я любила, вышла за него замуж?
Я почти не вижу сходства между ним и тем мужчиной, который смотрел на меня, словно я единственная женщина во Вселенной, смысл его существования. Мне нравилось быть такой для Люка. Быть для него всем. Он тоже всегда был всем для меня — мужчиной с нежным задумчивым взглядом, с самой дружелюбной и открытой улыбкой. Я верила, что стану любить его до скончания дней.
Внутри меня, как мотыльки, что не в силах найти выход, бьются слова: «Но я люблю тебя, Люк…»
И вместо того, чтобы обезвредить бомбу, я взрываюсь: выбиваю у Люка банку. Рука словно бита, ударяет сильно и высоко. Большие овальные таблетки разлетаются радугой уродливых зеленых «Скиттлз», рассыпаются по полу и белым простыням кровати. И мы с Люком сразу будто застываем. Губы у него слегка приоткрыты, виднеется край острых белых зубов.
Взгляд следит за таблетками — таблетками, что превратились в символы успеха или неудачи нашего брака, будто они — крошечные буйки, которые я должна была проглотить и таким образом удержать наши отношения на плаву. Но я их упустила — и мы пошли ко дну. Единственный звук в комнате — наше дыхание. Глаза Люка
широко распахнуты. Его предали.
Он считает, это я его предала, и доказательство тому — дурацкая банка витаминов.
Почему муж не понимает, что это он меня предал? Передумав насчет детей, Люк лишь показал, что сама по себе я ничего не стою.
Опомнившись, он идет к углу комнаты, куда укатилась банка. Наклоняется и поднимает ее. Берет с пола одну витаминку, зажав пальцами, потом другую и опускает назад в банку. Они звонко ударяются о дно.
Я просто стою и наблюдаю, как Люк наклоняется и выпрямляется, наклоняется и выпрямляется, пока все витамины не возвращаются на свое законное место. Даже те, что ускакали под кровать. Люку приходится приподнять одеяло, чтобы отыскать их, лечь на пол и с усилием дотянуться. Закончив, он смотрит на меня обвиняющим взглядом.
— Как меня угораздило жениться на единственной женщине в мире, которая не хочет ребенка?
Я делаю резкий вдох.
Вот.
Вот оно.
То, о чем Люк думал целую вечность, наконец прозвучало вслух. Дело не в том, что я не хочу ребенка. Это он знал с самого начала. Меня коробит от явного сожаления в голосе мужа. От того, что Люк назвал меня неповторимой, но в самом худшем смысле.
Мы стоим и смотрим друг на друга. Я жду извинений, однако они так и не звучат. Сердце колотится, в голове крутится вопрос Люка, а кроме него — куча моих собственных вопросов. Почему я не могу быть как все женщины, которые хотят ребенка? Почему я не такая? Почему создана иной? Под конец жизни обо мне так и скажут?
«Роуз Наполитано так и не стала матерью».
«Роуз Наполитано не хотела иметь детей».
Люк таращится в пол. Поднимает крышку, громко ее защелкивает. Я тянусь к банке… Тянусь к нему.
ГЛАВА 2
14 марта 1998 года
Роуз, жизни 1–9
Не люблю фотографироваться.
— Можете посмотреть на меня?
Глаза, голова, подбородок — все во мне противится этой просьбе.
Я из тех, кто избегает ока камеры, прячется за соседей. Тех, кто выставляет руку перед объективом, когда он нацелен в мою сторону. Есть и другие причины, по которым я не должна быть сейчас здесь, где меня фотографируют в шапочке и мантии выпускника. О чем я только думала?..
— Кхм, Роуз?
Раздаются шаги. Затем передо мной возникают синие, потертые на носках кроссовки с рваными шнурками. Глубоко вдыхаю, выдыхаю и поднимаю взгляд. Фотограф молодой. Возможно, мой ровесник или на пару лет старше. Он моргает, прикусывает губу и хмурится.
— Извините, — говорю я, судорожно поглаживая колени, пальцы сжимаются и разжимаются. — Наверное, хуже модели у вас еще не было.
Отвожу взгляд в сторону, в темное пространство за пределами освещенной портретной фотозоны, где я сижу. За мной развернут серый фон. У стены громоздятся коробки наподобие тех, что покупаешь для переезда. Поверх брошена синяя куртка, а на полу, у плинтуса — хоккейная клюшка.
— Глупая была идея, — продолжаю я. — Просто я подумала… То есть хотела… но потом…
— Хотели? — переспрашивает фотограф.
Я молчу. Наверное, меня не очень-то тянет беседовать с этим незнакомцем о своем внутреннем мире. Тем более я все еще глазею на сваленный повсюду хлам. Должно быть, дом принадлежит фотографу. Он назвал это «студией», но, похоже, живет здесь. Или, возможно, только что переехал.
— Так чего вы хотели? — не отступает фотограф.
Что-то есть в его голосе — негромком, терпеливом, — от чего мне хочется плакать. Мне вообще от всей этой ситуации хочется плакать.
— Я не должна здесь находиться, я не подхожу, — говорю я и все же роняю слезу. — Мне ужасно неловко, но я не люблю фотографироваться. Простите, мне очень-очень жаль.
Слезы льются сильнее, хотя феминистка в глубине души распекает меня за извинения почем зря. Фотограф — никак не запомню его имя (Ларри? Нет… Лу? Возможно…) — присаживается на корточки рядом с моим стулом, так что глаза у нас оказываются почти на одном уровне.
— Не волнуйтесь. Многие просто ненавидят фотографироваться. Но все-таки из-за чего именно вы плачете, из-за портрета или чего-то другого?
Я внимательно рассматриваю его: в прореху на джинсах вылезает правое колено, сам парень немного покачивается от неловкой позы. Как он догадался, что я плачу не из-за фотографии? Понял ли, что все дело в родителях, которым порой нелегко принять мой выбор? Выбор женщины, которой я стала, когда выросла.
Я обнимаю себя руками. Черная мантия с бархатной отделкой плотная и жесткая. Наверняка, если ее подпереть как следует, она будет стоять сама по себе. Снимаю с головы убор и встряхиваю волосами. Прическа, наверное, просто ужас после тяжелой шапочки, тоже бархатной и синего цвета в тон отделки мантии. Я так радовалась, когда она пришла по почте, — этот символ многолетнего тяжелого труда, символ докторской степени, которую я получу в мае, в день выпуска. Докторская степень по социологии официально сделает меня не просто Роуз, а профессором Наполитано. Доктором Наполитано.
— Кто на том фото? — Указываю я направо, вместо того чтобы ответить на вопрос.
На стене над стопкой коробок висит большой снимок в рамке. Он будто бы не на своем месте, вся обстановка в студии кажется временной, а эта фотография, напротив, незыблема и постоянна.
На крыльце бок о бок сидят двое, мужчина и женщина, у каждого — открытая книга.
Их лица такие живые, такие заинтересованные, будто в руках у них — самое захватывающее чтиво в мире.
Фотограф поворачивается в ту сторону, куда я показываю, и сдавленно фыркает :
— Мои родители. Сфотографировал их, когда мне было десять. На день рождения мне подарили первую настоящую камеру, и я снимал все подряд — цветы, травинки, текстуру половиц в гостиной — весьма художественно. —
Оборачивается, смотрит на меня и пожимает плечами, шутливо закатывая глаза — зеленые, с карими крапинками. — А еще сделал множество отличных кадров собаки.
Я тихо смеюсь. Напряжение немного отпускает.
— И?..
— Ах да… — Теперь он не отворачивается, продолжает на меня смотреть. — То фото … Я как раз возвращался домой. Над высокой травой порхала бабочка-монарх, я погнался за ней, пытаясь поймать идеальный кадр. — Он закрывает глаза руками.
Мне вдруг хочется потянуться к нему, отвести руки от лица, коснуться гладкой смуглой кожи. Зря он смущается…
Руки фотографа снова падают на колени, он слегка пошатывается.
— Я был таким ботаником… Ну так вот: я во дворе, джинсы испачканы травой, устал, вспотел… А потом вдруг поднимаю голову и вижу, как родители читают на крыльце. И что-то такое было в их лицах… Я должен был это запечатлеть. Я остановился, поднял камеру и сделал единственный кадр.
— Тот кадр?
Он снова встает. Такой высокий…
— Ага. Именно из-за этого снимка я и захотел стать фотографом. Когда его увидел, сразу это понял. Мама вставила фото в рамку, чтобы я всегда помнил, кто я такой и чем хочу заниматься, даже когда наступят тяжелые времена. Начать зарабатывать фотографией не так-то просто.
Он ласково похлопывает камеру, которая стоит рядом с ним, и снова пожимает плечами.
Я склоняю голову, внимательно его разглядывая.
— Спасибо, что рассказали.
Он притоптывает ногой по полу.
— Теперь ваша очередь.
— Моя?
— Расскажите, в чем дело. Я поделился с вами, теперь говорите вы — зачем пришли на самом деле.
— Хм…
— Хм, итак?..
— Ладно… Хорошо.
Он пересекает помещение, берет стул, ставит его рядом со мной и садится. Подается вперед.
— У меня куча времени. Вы — мой единственный клиент.
Делаю глубокий вдох.
— Прежде чем я расскажу, ответьте мне еще на один вопрос.
— Конечно, валяйте.
К щекам приливает жар. Я встаю, расстегиваю мантию выпускника, присаживаюсь на место. Я просто плавлюсь от жары под этим торжественным одеянием.
— Мне неловко…
Он удивленно приподнимает бровь.
— Я забыла, как вас зовут, но раз уж мы рассказываем друг другу истории из своей жизни, думаю, лучше перейти на «ты» и обращаться друг к другу по имени. Ты точно не Ларри, может быть, Лу?
Он снова улыбается, смеется — такой хороший смех, негромкий, но глубокий, словно ему нравится смеяться, словно его легко рассмешить.
— Что ж, Роуз Наполитано, мой единственный на сегодня клиент, согласен, нам стоит звать друг друга по имени. И поскольку я твое уже знаю, ты тоже должна знать мое. — Он протягивает руку, и я ее принимаю. И кожей, всем телом ощущаю внезапный прилив сил. — Меня зовут Люк.
Отрывок из книги «Девять жизней Роуз Наполитано»
Обложку взяли тут
